Андрей Посняков - Шпага Софийского дома

Во время молитвы уже краем глаза углядел рядом Олексаху — первого своего помощника. Тот уже постоянно рядком жил, у зазнобы своей, Настены, на Нутной. Нутная улица — в трех кварталах от Ильинской церкви, там и свои церкви есть: Филиппа Апостола да Николая Чудотворца, однако к заутрене завсегда теперь ехал Олександр в церковь Ильи, к начальству ближе. Ехал на лошади казенной, по указке Олега Иваныча Олексахе со владычной конюшни выданной. Татарская та лошадка была — неказиста, да надежна — Олексахе другой и не надобно, рад был — аж светился весь. Уже всерьез стал о женитьбе подумывать на Настене своей, зазнобушке. Хоть и двое ребят у Настены-то, и постарше она лет на семь — да, видать, прикипело сердце. Муж Настенин, как ушел когда-то с ушкуйниками, так и сгинул неведомо где. О том точно никто ничего сказать не мог, так и жила Настена в неведенье, соломенною вдовицей.

На двор Софийский поехали вместе. По пути Олексаха сплетни новгородские сказывал, будто бы завелся в Новгороде волк, ночами на запоздалых путников нападавший. А может, то и не волк вовсе, а давешний оборотень-волкодлак!

— Страсти ты какие с утра рассказываешь, — поежился в седле Олег Иваныч. — Нечего сказать, благостно рабочий день начинаем, с волкодлаков да прочей нечисти.

Оба, не сговариваясь, перекрестились на церковь Успения — как раз подъехали к Торгу. Пустоватому — рано пока, хотя и так уже суетились людишки.

По пути заскочили в посадничий приказ — там тоже рано работать начинали — те самые клерки, молодые да вежливые, с кем Олег Иваныч уже имел случай познакомиться ближе. При нехороших, так скажем, обстоятельствах. Теперь уж — со вчерашнего дня — его подчиненные.

— Чего у вас тут? — заходя, кивнул Олег Иваныч. Ребятки повскакали с лавок, поклонились, тут же и информацию предоставили — труп на Федоровском ручье обнаружился. Свеженький…

— Тьфу-ты! — Олег Иваныч тоскливо посмотрел в окно. — Опять истерзанный?

— Нет. На этот раз целый. Вон, Никита заметил, он живет там.

Никита — худощавый парень с серьезным лицом, поклонился:

— На волкодлака вроде бы не похоже — ран особых нет, ножом зарезали, в карманах и за пазухой пусто.

— Ну, в таком разе то ваша подследственность. Имя, конечно, еще не успели установить?

— Почему не успели? — пожал плечами Никита. — Покойник-то знакомый оказался: Ванька, Флегонта-мешочника сын. Он рядом со мной жил, на Ручье.

На Софийском дворе, в приказной палате, судили-рядили с Олексахой. По всему выходило — подставное лицо этот Ванька Флегонтов, ныне, увы, покойный. Не спросишь теперь его ни о чем и ни о чем не узнаешь. Предположения только можно строить, догадки. Кто там на Федоровском ручье самый большой Олегов недоброжелатель? Однако не настолько глуп боярин Ставр, чтобы следить у своего же дома. Этого Флегонтова можно было и в другом месте пришить, хоть в корчме у того же Явдохи. Поленился Ставр? Нюх потерял? Или — не его это работа? Случайные шпыни ночные. Вон и посадничьи говорят, что никаких ценных вещей на трупе не осталось. Так что вполне может — и разбой обычный… А может, и нет… Думай тут теперь, ломай голову. Одно ясно — Гришане надо бы отъехать куда-нибудь, в монастырь какой дальний. Причина? Причину пущай сам ищет!

Загремели в сенях сапожищи — видно, кто-то старательно оббивал грязь со снегом — скрипнув, открылась дверь.

Гришаня. Легок на помине.

— Вспомни дурака — он и объявится, — бормотнул про себя Олег Иваныч, потянулся за грамотой наветной, отроку показать, да не успел.

— Собирайтеся скорей на Ярославово дворище ехать, где вече. Там битвища идет, мужики-вечники кровищу пускают, уж весь мост залили, все мало… — глотая слова, с ходу выпалил отрок. Потом добавил, что это — самого владыки Феофила приказ. Ну, раз самого владыки…

Подъехав к мосту через Волхов, все трое спешились. Проехать на Торговую сторону не представлялось никакой возможности — весь мост, словно улей пчелами, был покрыт черными копошащимися фигурками. Слышались крики, посередине дрались стенка на стенку, сбрасываемые с моста люди падали в студеную воду и почти сразу тонули. Тонкий припой льда у берега был окрашен кровью.

Толпа все прибывала, подходили вооруженные дубинами люди с Софийской стороны — с концов Неревского, Загородного, Людина. Подмастерья, мелкие торговцы, грузчики и прочий подобный люд — «мужики худые». Изредка, правда, попадалась нарядная купеческая шуба… Но очень редко.

— Нешто мы не русские люди? — кричали в подходившей толпе. — Нешто отдадимся латынству? Будь здраве владыко! Будь здраве Иван, князь русский великий.

Иван московский — уже у них русский князь, — отметил про себя Олег Иваныч, вот так-то! Неспроста это, ой, неспроста.

И тут же донеслись ответные крики о новгородской свободе, о Литве, об ордене.

— Лучше под Литву отдадимся, чем московитское ярмо наденем! Люди! Не отдадим вольностей новгородских! Лю-у-уди!

Ишь, как воет-то, ровно волк — «лю-у-уди»… Олег Иваныч присмотрелся к проходившему мимо оратору, окруженному злобной толпой приспешников.

Черт побери!

А не…

Точно! Он и есть!

Упадышев Дмитр, он же — Митря Козлиная Борода. Ну, пес! Ране за московитов был, теперь за Литву подался. Ясно, откуда ветер дует — от боярина Ставра. И с чего б ему в Казимировы сторонники верстаться? За привилегии свои опасается, в случае захвата республики московитами? А очень может быть, что и опасается. На Москве-то боярам совсем не так вольготно, как в Новгороде или, скажем, в той же Литве, у Казимира. Так что есть что Ставру терять, в случае утраты независимости республики. Вернее, не столько республики, сколько олигархии. Ставр-от самый настоящий олигарх и есть! Эх, поприжать бы их, сволочей… Ишь, Митря-то разорался — и откуда слова взялись, не иначе — всю ноченьку напролет учил, фрондер хренов!

Подходя к мосту, ведомые Митрей вечники громко заорали славу боярыне Марфе Борецкой. Дескать, боярыня да Казимир Литовский — единственной заступой вольностям новгородским остались. Олег Иваныч недоверчиво хмыкнул. Боярыню Марфу, вдову посадника Исаака Андреевича, он знал, хотя близко знаком не был. Что род Борецких не очень-то хочет прихода под московитскую руку — тоже понятно. Это не одни Борецкие так думают, и другие бояре знатные: Арбузьевы, Афанасьевы, Астафьевы, Немиры… Да вот, хоть и Ставр. Но и Казимир литовский им не очень-то надобен. На противоречиях Казимира и Ивана играть, конечно, можно — и играют, а вот открыто приглашать новгородцев под руку короля-католика — это себе дороже выйдет. Интересное кино получается, что ж, Борецкие того не понимают? Да не может быть такого, чтоб не понимали. Да и стравливаться со сторонниками Москвы — тоже себе дороже, уж больно много их, хоть все больше простые люди, не бояре да не купцы. Вот уж кому все равно — будет республика или умрет. Поборы, взятки, рыдания, ложь и подлость — все это не могло вызывать симпатий простых новгородцев, фактически уже отстраненных от принятия важных решений. А зря отстраненных! Опасно это, когда заинтересованности у людей нет. Понимали ту опасность и Феофил, и посадник Дмитр — понимали, да мер никаких не принимали — знатных бояр опасаясь. И сам-то Дмитр, Борецкой — боярин знатный, чего ж он против своих-то пойдет? Разве уж прижмет очень. Эх, люди русские… Все-то вы понимаете, да пока жареный петух не клюнет… Жареный петух — в лице московитского князя Ивана.