Андрей Посняков - Шпага Софийского дома

В хоромах, за прозрачными капельками слюды, в тусклом дрожащем пламени, стояла женская фигура с распущенными по плечам волосами. Водопадом, золотым водопадом, волосы стекали на плечи, свечка в руках дрожала…

Олег Иваныч помахал рукой, улыбаясь, пришпорил коня и поехал прочь. Быстро проскакал по Новинке…

Было ли то, что сейчас было? Иль привиделось все сном-наветом воздушным?

Не успел к вечерне Олег Иваныч, согрешил, что поделать. Придется дома больше молиться. Когда проезжал мимо храма Флора и Лавра — народ уже выходил на улицу, разгоняя вечернюю тьму, горели вокруг факелы стражи. Кто-то тронул за стремя… Гришаня.

— На Ильинскую скачешь, Олег Иваныч?

— Туда.

— Зайди-ко, дело есть. Если не очень спешишь, конечно.

Что за дело? Пожав плечами, Олег Иваныч спешился, в келью отрока пошли рядом с толпой богомольцев в длинных черных одеждах… впрочем, может быть — и не в черных, темно, не разглядеть особо-то.

Гришаня был словно пришибленный, не шутил, не разговаривал, не смеялся, как обычно. Может, сегодняшняя свалка на мосту так на него подействовала? А что он, ране такого не видывал? Ну, поплакал у моста-то, чего уж теперь-то.

Зашли в келью. Гришаня зажег свечу, взял со стола кусочек бересты:

— Читай!

«На Софейский двор от Ивана сына Флегонтова, што на Федорова живет. О том доношу, самолично слышав и видев как на вощаника Петра дворе…

…отрок сей Григорий Святу Троицу радостно поносиша и жидовинску веру Гвизольфину всяко славил. Рек, будто вера та всяко лучше, да святей, да пригожее, тако же грил всяки слова богомерзкие, похвалятяся, будто Иону-владыку самолично извел, в питие зелье подсыпав».

Олег Иваныч хмыкнул. Точно такая же грамотца лежала у него дома на столе. А ее автор, Иван, сын Флегонтов, был недавно убит неведомо кем на Федоровском ручье.

— Как убит? — встрепенулся отрок, но тут же охолонул: — Не в нем дело… то есть не в нем одном. Гвизольфи сегодня схвачен, по приказу Феофила, да вощаник Петр.

— Это как понимать — схвачен?

Олег Иваныч удивился. Феофил обычно именно через него проводил такие вещи — вот и подметная грамотца ему направлена, — а тут вдруг — схвачены. Кем, зачем? Почему в обход его, Олега? Не иначе — интриги Ставровы.

— То Варсонофьевы люди, — пояснил отрок. — Он теперь выслуживается пред Феофилом-владыкой, Варсонофий-то не хочет, чтоб с ним как с Пименом…

Олег Иваныч вздрогнул, вспомнив злую судьбу ключника. Вот уж поистине — из князи в грязи. Бит кнутом да оштрафован. Сейчас — незнамо где…

— Как это — не знамо где? — перебил Гришаня. — В дальний монастырь подался, Дымский, что у Тихвинского погоста. Грехи замаливать. Феофил, грамоту сию дав, рек, чтоб и я туда ж собирался… в монахи. Завтра поутру отвезут, рек.

Последнюю часть фразы отрок произнес шепотом.

— Не хочу в монахи, Олег Иваныч, — помолчав, горько зашептал он. — А деваться некуда, иначе…

Добавил, что и монастырь ему светит только в лучшем случае — что там Гвизольфи да Петр-вощаник покажут? Может, главным стригольником выйдет, по словам их, Гришаня?

Отрок тихо заплакал.

— Не переживай, паря! — Олег Иваныч потрепал его по плечу. — Чай, не на Москве живем — вины-то твои еще доказать надо!

— А и докажут… учены.

— Ну, в этом я лучше разбираюсь, — усмехнулся Олег Иваныч. — А ну рассказывай, да без утайки, что на дворе вощаника делал, да часто ли, да кто еще был?

Гришаня вздохнул тяжко. Глотнул из кувшина квасу, взглянул на гостя:

— Хочешь?

— Обойдусь. Хотя, впрочем, давай.

Отрок дождался, когда гость напьется, потом только начал рассказ свой:

— Это в начале мая еще началось. Познакомился на Торгу с девчонкой, вощаника Петра дочкой, Ульянкой…

— Стой, стой, стой, — припомнил Олег Иваныч. — Черна коса, очи лазоревы — не она ль?

— Она, Олег Иваныч… — Гриша смущенно улыбнулся.

В общем, сначала на Торгу встречались, потом на лугах окраинных, а как-то раз Ульянка отрока на свой двор зазвала. С тех пор и повадился Гришаня к вощанику. Там и отца Алексея встретил и прочих стригольников. Правда, вовсе не из-за них к Петру хаживал, ясно — из-за кого…

А третьего дня вдруг неожиданно встретил там Гвизольфи. Обрадовался — был за спасение благодарен — разговоры начал вести, хоть понимал — опасно то. Хотя разговоры-то вовсе не о вере были. Больше — о жизни. О Тамани, Гвизольфиной родине, о татарах да о городах фрязинских, Кафе да Суроже, что на море на Черном стоят, ранее Русским прозывавшемся. Много чего еще рассказывал Гвизольфи — и об Италии, стране фрязинской, о Венеции, Флоренции, Генуе, о Данте, поэте изрядном, даже стихи написал на березовице Гришане. Гвизольфи с Петром отец Алексей познакомил, да вскоре на Москву отъехал — сказывают, сам князь пригласил, Иване Васильевич… Может, и не столь ужасен Иван московский, как про него сказывают? Про стригольников, вон, тоже много чего болтают, а на деле — много ли правды в словах их сыщется? А Иван их зовет, на Москву-то, знать, чего-то от них надо…

Ивану-то ясно, чего надо… Олег Иваныч тихонько хмыкнул. Земли церковные забрать да богатства! Чтоб были они только у государя — боле ни у кого чтоб!

— Кроме Гвизольфи и Петра, кто при сем был?

— Ну… — Гришаня задумался, — Ульянка была, но она ни при чем, так, заходила иногда в отцову горницу, пироги приносила. Ну и, кажется, кто-то из подмастерьев заглядывал, круглолицый такой, Сувором звать…

Имя Сувора произнес Гришаня как-то не так, замявшись чуть. Другой бы и внимания не обратил, да только не Олег Иваныч — волк опытный.

— Ну, и чего там, с Сувором-то, выкладывай!

Отрок потупился. Потом рассказал, тихо так, словно нехотя… Хотя чего там — дело житейское. Ульянка-то не одному Гришане нравилась. Сувор тоже на нее виды имел. Другой-то подмастерье, Нифонтий, оженился недавно, а вот Сувор… Туповат был, это правда, однако упрям. К Ульянке приставал сперва, пока девчонка не пригрозила отцу пожаловаться. Тогда унялся. Так ничего и не сказала Ульянка Петру, а вот Гришане поведала. Очень за то отрок на Сувора обиделся.

Вообще же, как, в меру своих способностей, понял Олег Иваныч, Сувору с Ульянкой мало что светило. Ну, кто он таков, Сувор-то? Нищий подмастерье, тупой к тому же, и рожа у него та еще. Бандитская, прямо скажем. Ну, рожа — черт с ней, воды не пить, а вот то, что нищ, — это большой недостаток, который крайне редко сам по себе проходит. Гришаня — человек софейский — для Петра был куда более хорошим зятем. И грамотен, и при должности, и деньжата водятся. Да и заступа — с самим Феофилом знаком. Ну и — собой пригож, но это уж Ульянке ближе. Понял ли этот расклад Сувор иль подсказал кто — не суть пока. Главное, вполне вероятно, действовать начал. Через него и покойничек, Иван, сын Флегонтов, что нужно вызнал. А зачем покойничку это нужно было? А затем, что небогат был! Денежки, знамо дело, всякому нужны. И кто ж ему давал те денежки, за грамотку подметную, да за разговоры с подмастерьем Сувором? А тот, кто и прошлый раз Петра-вощаника подставить хотел, с трупом-то. Не только против Олега та задумка была, но и супротив Петра тоже. Может, иначе нужно было б тогда действовать — с Петром поговорить откровенно. Да кто ж знал…