Диана Удовиченко - Клинок инквизиции

Оторвавшись от его губ, Роза хрипло простонала на ухо:

– Ах-х-х, какой ты…

Сокращения становились все сильнее и чаще, доводили Сенкевича до исступления. Наконец Роза изогнулась, впилась ногтями в его спину и закричала. Мышцы ее судорожно сжались еще несколько раз, охватывая его почти до боли. Не выдержав больше этой сладкой муки, он опустился на девушку всей тяжестью тела, зарылся лицом в волосы. Сквозь запах мыла пробивался ее собственный аромат – травы и костра. Сенкевич зарычал и содрогнулся в оргазме.

Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу. Роза молча улыбалась. Непонятно – молчаливая женщина…

– Скажи что-нибудь, – попросил он.

– Я люблю тебя, красивый.

– Когда успела? – усмехнулся Сенкевич. – И почему ты зовешь меня красивым? Я ведь вовсе не красив.

Цыганка провела рукой по его щеке:

– Потому что люблю. Сразу полюбила, как увидела. И для меня ты самый красивый.

Ему хотелось ответить теми же словами. Но не мог. Не привык. Да и не знал, так ли это. Врать не хотел… А она, казалось, и не ждала. Устроилась у него на плече, ткнулась носом в шею, засопела смешно.

Странная она. Пришла сама, осталась с ним, ничего не требовала. А ведь знает: его ищет инквизиция. Но не боится.

– За что же ты полюбила меня, Роза?

Она тихо рассмеялась:

– За тебя самого, красивый. Ты умный, сильный, ты добр ко мне. Только это мне нужно. Только это. Чтобы ты был, красивый…

Ему вспомнились девяностые. Драка в зоне, заточка в печень здоровенному беспредельщику. Разборки на воле, расстрелянные конкуренты, бабы их овдовевшие… Потом были, по сути, те же разборки, то же уничтожение врагов, только уже изящное, цивилизованное, устраивавшееся из шикарных офисов. Итог тот же – зоны, самоубийства, осиротевшие дети.

– Ты ошиблась, Роза. Я не добрый.

– Ты добр ко мне. А про другое я знать не хочу…

Вскоре она задремала. Во сне откатилась, легла на спину, вольготно раскинув руки. Сенкевич продолжал смотреть на нее.

Добр?..

Теперь виделась другая, тоже красивая. Русоволосая, светлокожая, нежная очень – единственная, кого он любил. Так же лежала на спине, смотрела на него, одним синим глазом – второй выбила пуля, раскурочила глазницу.

Сенкевич думал тогда, что хорошо спрятал Ингу. Даже сам не навещал, приказал затаиться, не выходить из дома несколько дней. А потом было поздно…

Он вспоминал, как гнал внедорожник по ухабам, стискивал зубы, молился Богу, в которого не верил. Как за спиной тихо матерились его ребята, как ветки хлестали по лобовухе.

Не успел тогда, не смог защитить. Можно сказать, сам убил, ведь погибла Инга из-за его дел. Личная месть конкурента. Он, Сенкевич, никогда не трогал баб и детишек. А тот – тронул, сразу и женщину, и ребенка. Инга была на третьем месяце.

Сенкевич с силой потер лицо, тряхнул головой. Двадцать лет прошло. К Инге он был добр, но не уберег.

Потом было много женщин. Разных – юных и зрелых, хрупких и пышнотелых, холодноватых и страстных, спокойных и вспыльчивых. И все красивые. Других он за свое бабло не признавал. Холеные, ухоженные, в дорогом кружевном белье, дизайнерских шмотках, и у каждой – значки долларов в томном взгляде. Каждая прикидывала, как заполучить выгодного мужика. Холостой, богатый, крупный предприниматель – отличная кандидатура если не в мужья, так хоть в постоянные любовники.

К ним он не был добр. Плевать ему было. А к Розе?..

Он скоро найдет способ открыть портал. Обязательно найдет. Цыганочка права: он сильный, умный и никогда ни перед чем не останавливается. Попадет туда, куда и собирался, станет Джованни Руччелаи, флорентийским богачом. Что ждет его там? Вернее, кто?

Представились прекрасные флорентийки, изысканные венецианки, гордые римлянки – светские красавицы. Изукрашенные драгоценностями платья, высокие лбы, тонкие лица, вызолоченные волосы… и отраженный блеск золота в прекрасных глазах. Его золота. Будет много женщин, если он захочет. Для тела. А найдет ли такую, как Роза? Для души?

Сенкевич рывком сел.

Так добр ли он?

Словно почувствовав его взгляд, Роза открыла глаза и тут же засияла улыбкой:

– Красивый…

Он поднял девушку, усадил верхом на себя. Сжал ладонями виски:

– Скоро я уйду отсюда, Роза.

Она покорно склонила голову, тихо ответила:

– Значит, так судьба рассудила… Что тут делать. Но ведь пока ты есть у меня… – И потянулась, чтобы поцеловать.

Он ласково приложил ладонь к ее губам.

– Подожди. Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Пойдешь?

На ее лице было такое счастье, что слов не требовалось. Понял: куда угодно пойдет.

– Но там я буду другим, не таким, каким ты меня видишь. Сейчас я белокожий и худощавый, а там стану черноволосым толстяком. Это ничего?

– Ничего, – рассмеялась девушка. – Это же все равно ты. И ты – мой красивый.

– Может быть, и ты станешь другой. Даже наверняка. И неизвестно, какой именно. Это колдовство, которым я не всегда могу управлять. Постараюсь, но не обещаю.

Человек двадцать первого века удивился бы, не поверил, стал расспрашивать, но Роза, цыганка, дитя Средневековья, сразу приняла как данность.

– И это ничего. Ведь ты не бросишь меня?

– Нет, – пообещал он. – Ты тоже все равно будешь для меня самой красивой.

– Даже если я буду кривой? – прищурилась Роза. – Хромой? Старой?

– Не будешь. Возраст останется примерно тем же. И думаю, красота останется. Только, может быть, станет другой.

– Тогда чего бояться?

– Погоди. Я не сказал тебе самое главное. Путешествие разбросает нас, и скорее всего мы окажемся в одном городе, но в разных местах. А поскольку внешность наша изменится, можем не сразу узнать друг друга. Но я найду тебя. Обязательно найду. Клянусь, Роза.

– Я верю, – прошептала девушка, прижимаясь к нему грудью и призывно двигая бедрами. – Я и сама тебя найду. Поцелуй меня, красивый…

Этой ночью Дан долго не мог уснуть. Ворочался на тюфяке, вспоминая то сожженную ведьму, то ее ребенка. Когда наконец задремал, увидел перед собой лицо Кильхен. Живой Кильхен. Девушка нежно улыбалась, манила к себе. Потом ее улыбка вдруг изменилась: верхняя губа задралась, обнажая острые клыки, из горла вырвалось рычание…

Под утро суровый голос брата Готфрида выдернул его из неприятного сна:

– Клинок! В пыточную! Брат Яков ждет, живее!

В пыточной, несмотря на ранний час, уже собрались Шпренгер, подтянутый и бодрый, позевывающий Инститорис, недовольный герр Фиклер. В углу трясся под охраной стражников какой-то бродяга.

– Я хотел, чтобы ты увидел это, Клинок, – сказал Шпренгер. – Ее убили в Равенсбурге, у мастерской шорников, сегодня ночью.

Девушка лежала на лавке – маленькая, хрупкая, длинные серебристые волосы спускаются до пола. Под обрывками платья – страшные раны, половина правой щеки вырвана, так что обнажилась челюсть. По розоватой надкостнице ползала большая мясная муха.