Михаил Маришин - Звоночек 2[СИ, закончено]

— Ты, гляжу, линию партии не особенно-то поддерживаешь? — шофёр подозрительно бросил на меня взгляд, на секунду оторвавшись от дороги.

— Ну, что ты? Как можно? Мы ж товарищи! Ты вот мне опять секретную информацию сливаешь, а я над тобой подшучиваю, — я от души улыбнулся.

— Да какой ты мне после этого товарищ, товарищ Любимов! — невольно скаламбурил раздосадованный водила. — Я к тебе со всей душой, а ты? Вот всегда с тобой так! Ещё как зимой тебя вёз, подметил.

— Но, но! С больной-то головы на здоровую не надо! Или это я про линию партии первый спросил? — я осадил Субботина, фамилию которого, припомнил только сейчас. — Лучше расскажи, что в мире твориться. В околоолимпийских сферах?

— Каких сферах? — не понял шофёр.

— Это мифология греческая, дружище. Сидит, значит, на Олимпе Зевс-громовержец, верховный бог, а вокруг него боги пожиже…

— А, так вот ты о чём! Мудрёно больно… — усмехнулся Субботин. — Ерунда какая-то творится, сам не пойму. Нарком ВМФ от ЦК выговор получил за плохую боеготовность флота, а из кабинета товарища Сталина почти и не уходит. По два-три раза на дню захаживает и на даче его видели. Ворошилов мечется, не поймёт в чём дело, тоже к хозяину часто ходит. Ежов разбился, а вместо его никого пока нет. Агранов, его первый заместитель, отстранён от работы, говорят, хотел арестовать кого-то не того…

— Что ж на наркомате внудел никого?!

— Почему, вызвали Фриновского из Средней Азии, временно исполняет обязанности.

Вот так дела! Я, забыв обо всём на свете, погрузился в размышления. Агранов погорел, как пить дать, на мне. Скорее всего, он меня и разрабатывал, или его подчинённые. А это хороший знак! Если, конечно, я не ошибаюсь и "кто-то не тот" — это я. По крайней мере, на ближайшее время о надзоре чекистов можно забыть. С другой стороны — Фриновский. Что за птица? Здесь я о нём ничего не слышал, а в прошлой жизни проскакивало, что он, вроде, был под конец у Ежова заместителем. И после того как Ежова убрали, его фамилия тоже нигде не всплывала. Они что, два сапога — пара? Уже не поменялось ли само собой шило на мыло?

Пока я думал, "Тур" успел уже проскочить по Ленинградке, Садовому, свернул на Смоленской площади и, перескочив через реку по Бородинскому мосту, пролетел Дорогомилоку, Можайское шоссе и свернул в еловый лесочек. Вот тут нас первый раз остановили. Подошедший чекист молча заглянул внутрь, а потом потребовал у всех документы. При этом он и его напарник с тощей папкой, в которой, видимо, были списки машин и посетителей, были вооружены только пистолетами, но с обеих сторон дороги как-то подозрительно шевельнулись кусты, наводя на мысль о пулемётах. Сверившись, нас пропустили. То же самое произошло ещё на двух кордонах, пока мы не подъехали к двухэтажному дому, выкрашенному свежей зелёной краской. Высадившись, я сразу наткнулся на спускающегося с крыльца Власика, который, наверное, специально вышел меня встретить.

— Здравствуйте, товарищ Любимов, — обратился он ко мне официально. — Оружие придётся оставить.

Сказав это, он чуть улыбнулся, посмотрев на висящий на портупее меч, который никак не вязался с формой лейтенанта НКВД. Ну да, а куда мне было его девать? Не жене же оставлять!

Власик пригласил меня в гостиную и предложил немного подождать. Решив для себя, что у Сталина, наверняка, посетители, не может руководитель такого ранга сидеть без дела в ожидании моего прилёта, я приготовился терпеливо ждать, с удобством расположившись на тахте. Но угадал я только отчасти, минут через двадцать к дому подъехала машина и в прихожей появился вождь собственной персоной, который, сняв шинель без знаков различия и положив фуражку на полку слева от входа, казалось, только тут заметил меня.

— А, товарищ Любимов, прибыли?

— Так точно, товарищ Сталин, прибыл.

— Проходите, товарищ Любимов, — Иосиф Виссарионович пригласил меня в просторную комнату слева от прихожей, — поможете разобраться в некоторых вопросах.

У дальнего края стола вождь остановился, достал из кожаного портфеля увесистую картонную папку, положил её на стол и сел. Что там было написано, я от входа не видел, стоя и не слыша приглашения присаживаться.

— Товарищ Любимов, как вы объясните, что последним распоряжением безвременно ушедшего из жизни наркома Ежова был приказ о вашем аресте? — совсем не любезно, а довольно-таки резко, в лоб, спросил Иосиф Виссарионович. Заранее для себя решив, что, применительно к текущему времени, буду говорить только правду, а о будущем на время просто забуду, я ответил.

— Легко, товарищ Сталин, — и рассказал ему всю шпионскую историю с Энглером, Анной, заговором военных и им сочувствующих, закончив историю следующими словами. — Уж так получилось, что Анна Мессер, урождённая Лапшина, мой "контакт" и фактически я являюсь её непосредственным начальником. Ходатайствую о присвоении ей, за добычу важной информации имеющей огромное значение, звания Героя Союза ССР. Если б не Аня, мы бы с вами сейчас не разговаривали, а может, и вообще уже ни с кем не разговаривали бы.

— Вот как? Заводите себе любовниц за границей из классово чуждых элементов, да ещё и ходатайствуете о присвоении ей звания Героя? Что ми с вами делать будем, товарищ Любимов?

— Завидовать будете, товарищ Сталин!

Вождь усмехнулся, но шутливого тона не принял, резко сменив тему и жёстко спросив.

— Почему, по прибытии из Австрии, не доложили о случившемся?

— Я не доверяю, вернее не доверял Ежову, как оказалось совсем не зря!

— Допустим, но почему вы скрыли эту жизненно важную информацию от партии!?

— Это не так. Флагман флота первого ранга Кожанов — член ВКП(б).

— Не юлите! Вы прекрасно понимаете, о чём я вас спрашиваю! Почему не доложили в ЦК?

— Я лейтенант и не имею права прямого доклада в ЦК! — разговор уже с обоих сторон пошёл на повышенных тонах. — К тому же, я не уверен во всех членах ЦК! И потом, кому ЦК поручило бы проверить поступившую информацию? Ведь у меня не было железных доказательств! Расписки легко могли просто объявить фальшивкой, а меня элементарно устранить! Именно поэтому я направил информацию, от которой зависит судьба всех нас, всего СССР, человеку, которому я, слышите, я, абсолютно доверяю! Иначе я поступить просто не мог!

— Значит, по вашему, ЦК не достойно доверия, а товарищ Кожанов достоин? Почему же?!

— Наркома Кожанова я знаю лично, как честного человека, заботящегося о своих подчинённых и имеющего у них непререкаемый авторитет! К тому же, РККФ, в силу своей специфики, не способен устроить военный переворот в СССР, ни в мирное время, ни в ходе войны! От такого переворота Кожанов только потерял бы! Причём всё!

Сталин вдруг стал совершенно спокойным, даже, можно сказать флегматичным, достал курительный прибор и начал набивать трубку, как бы между делом, бросив.