Екатерина Федорова - Четырнадцатая дочь

Таня кое-как подняла себя с кровати, углядев попутно громадную ночную вазу, размером с хороший унитаз, установленную прямо за ее ложем. Слабо хмыкнула – а в прежние времена непременно бы ехидно рассмеялась. И потащилась к окну, держась рукой сначала за кровать, а потом за стеночку.

За мутноватым окошком лежала улица, вдоль которой текли двухэтажные домики, залитые лучами местного светила и облепленные со всех сторон разномастными полотняными навесами. Один из таких навесов трепыхался как раз под тем окном, в которое глазела Таня.

По неширокой улице к дому почтенного господина Омселя приближалась странная процессия. Два человека толкали перед собой клетку, поставленную на колеса. На дне ее темнела серая груда. На передней решетчатой стенке болтались две дохлые кошки, привязанные за длинные хвосты.

Сзади попарно шли еще восемь человек, одетые в сероватые хламиды вроде тех, что носили служители тарусского храма Семи. Процессия, миновав Таню остановилась и завопила снова:

– Изгони кота из сердца твоего, потому что демон внутри у него!

После чего странное сборище странных типов опять зашагало по улице.

Таня смотрела пока могла; улицу обрезал край оконного проема, глубокого, выложенного камнями. Еще два раза люди с клеткой останавливались и орали. Первый вопль уходящих Таня еще разобрала:

– Когда кот-вредитель садится тебе на колени, на них садится один из демонов!

А второй вопль из-за дальности расстояния донесся просто неразборчивым шумом.

Таня стояла в задумчивости, уцепившись обеими руками за тонкий подоконник. Аретц и коты-вредители. Что-то такое Арлена упоминала при самом первом их разговоре, еще там, на родине, в квартире соседки.

Все вдруг всплыло в памяти так ярко, словно случилось только что. Даже лицо Арлены возникло перед глазами, со скорбными складками в углах рта…

В Аретце жители вдруг уверовали, что в их бедах виноваты кошки, вот что сказала пожилая блондинка. Они учредили Лигу борцов с котами-вредителями и сожгли всех кошек в городе. А теперь эта Лига, по слухам, принялась за людей. Кто-то наложил на весь город заклятие безумия, не иначе, потому как это массовое помешательство.

Таня глянула на улицу. Там и сям из-под полотняных навесов выходили люди, убравшиеся с мостовой при приближении процессии, буднично шли по своим делам, разговаривали…

Она, шатаясь, добралась до постели, забралась под покрывало и уснула.

Когда Таня проснулась, был уже вечер. Свет, падавший из окна и освещавший комнату, стал блеклым, по углам начали сгущаться оливково-серые тени. Девица Аюзанна принесла ужин. На этот раз Таня выведала от нее, что к шелковому рынку надо поворачивать вправо от дома, а потом поворачивать влево… и снова направо. Сама же означенная девица ни разу не путешествовала через Врата, – незачем, ибо родственников за пределами Аретца не имелось.

Зато Таня узнала, что выход через Врата в Аретце бесплатный.

После Аюзанны явился сам Таркиф. Коротко стукнул и тут же вошел, по-хозяйски широко распахнув дверь.

А Таня, как назло, перед этим решила прогуляться по комнате и уже успела усесться на краю кровати. Поскольку шаги Аюзанны всегда гулко отдавались в коридоре, она надеялась, что услышит и прочих визитеров, прежде чем они войдут. Но подлый каганский сын подошел к двери совершенно беззвучно. Да и позволения войти ждать не стал.

Прощай, образ болезной княжны…

– О! – возмутилась Таня, сдернув с кровати покрывало и прикрыв им грудь.

На ней была надета одна широченная рубашка, вырез которой, вполне возможно, смотрелся очень скромненько на внушительном бюсте Аюзанны. Но лично Таня из этого выреза едва не вылетала. К тому же за проведенные в беспамятстве дни она потеряла с десяток килограммов, не меньше.

Влетевший в комнату Таркиф застыл на пороге, изобразил на морде лица радостный восторг.

– Ваши глаза как рассветное море! Если бы я мог стать единственным кораблем, что его бороздит!

Таня стиснула зубы и напомнила себе: думать и поступать как Арлена.

– О! – возмутилась она. – Вы меня смутили! Вы же благородный человек, господин Таркиф. Вы не можете врываться в комнату благородной девицы, не дождавшись ее позволения войти.

Каганский сын вкрадчиво ответил:

– Моя прелестная и благородная Татьяна, нужно ли стыдиться, когда в скором времени вы станете моей женой. Или я вам неприятен?

– Приличная девица, – твердо объявила Таня, – должна беречь свою чистоту, пока не произнесен брачный обет. Выйдите и войдите, как положено, прошу вас.

Таркиф помедлил, но все же вышел из комнаты. Картинно постучал снаружи в неплотно прикрытую створку, сказал, почти не скрывая насмешки в голосе:

– Вы позволите войти, о моя прелестная скромница?

Таня за время передышки успела обмотаться покрывалом и обыскать комнату взглядом – нет ли чего подходящего для подручной обороны? Увы, кроме ночной вазы за кроватью, ничего не годилось, да и та была слишком тяжела, чтобы она смогла ее поднять.

Комната вообще отличалась минимумом меблировки, кровать и ваза – вот и все мебеля.

– Войдите, благородный господин Таркиф, – позволила наконец Таня, чувствуя себя актеркой в дешевом водевиле.

Андалузской красы юнец вошел, прошагал к кровати, ухватил за мизинец руку, которой она поддерживала складки покрывала на груди. Приложился к ручке, не отнимая ее, да так, что нос с горбинкой на мгновенье прилип к скромному Таниному бюсту.

– Вы есть фиал скромности, чистейший сосуд благовоспитанности!

– О! – отозвалась Таня. – Вот как раз об этом я и хотела поговорить. Благовоспитанность моя вопиет, а скромность поколеблена и кровоточит. Девице моего происхождения не пристало встречать гостя в одной сорочке.

Чертов придурок куртуазно улыбнулся:

– Как писал Чесаф Лягурский, «бутон моего сердца свеж всегда, хоть укрывай его вуалями, хоть нет».

– Позор! – зловеще возвестила Таня, не проникшись строками какого-то Чесафа. – Позор княжне Тарланьского дома, будущий муж которой неспособен прикрыть ее наготу подобающим платьем!

Это, кажется, Таркифа проняло. Он слегка нахмурился, но тут же разгладил наморщенный лобик, опять лучезарно улыбнулся.

– Завтра же вы получите платье.

– Также я желаю развлечься. – Таня изобразила на лице страдание. – Эта деревенька Лисва, эти бедные люди, что грызли и кусали друг друга… все это так и стоит у меня перед глазами. Я боюсь, что сама начну кого-нибудь грызть и кусать. Мне, несомненно, нужно подлечить нервы. Кстати, я слышала еще там, в Фенрихте, что город Аретц имеет новомодный театрус. Как бы я хотела посмотреть его представления!

– Но… – Таркиф выглядел недовольным. – Вам не следует показываться в публичных местах, благородная княжна Татьяна.