Екатерина Федорова - Четырнадцатая дочь

Ристалище Ваграна не имело себе равных во всей Анадее.

Только один маленький штришок портил это место, такое эрнийское в своей сути – все предусмотрено, все рассчитано, все основные виды местности, имеющиеся в Керсе, представлены, – и этим штришком были перины.

Под колоннами и лесами высокого ристалища усыпанную опилками землю выстилали самые настоящие пуховики, может, не из лучшего пуха, но зато набитые от души. И уложенные в два слоя, внахлест. Когда-то ради них с жизнью (и с перьями!) рассталось все птичье поголовье, что обреталось на скотном дворе деда Рута по матери, властителя Цейлена из Хаскела.

Говорят, помимо собственного птичника в те незабвенные дни дед две декады очищал от дичи окрестные леса. Заодно призвав крестьян, живших по соседству, внести свою лепту пухом и перьями.

Властитель Цейлен в тех краях считался доблестной личностью, и местным приходилось звать его на помощь, когда из лесов по зиме выходила шагла, тварь, похожая на человека и человеком же питавшаяся. Поэтому крестьяне на призыв откликнулись. И набрали соседу-властителю сразу четыре возка пуха, правда, вперемешку с грубыми перьями. Цейлен закупил около тысячи локтей лучшего палаточного полотна, которое не пропускало сырость и влагу, и слуги в Хаскеле за короткое время сшили чуть ли не две сотни перин.

По лицу Рута пробежала улыбка, когда взгляд его коснулся почерневших от грязи и времени наперников. Комкастые и бугристые, перины тем не менее ощутимо смягчали падение, выстилая все пространство под балками и опорами ристалища.

Пятнадцать лет назад, когда пухового покрытия под каркасом еще не было, строение имело всего два этажа. История перин началась, когда Цейлен в один прекрасный день решил проведать дочь и повидать внука. Зятя старик не любил, невзирая на его титул, впрочем, как и прочих эрни. Но внука обожал. А увидев, как возлюбленное детище сначала карабкается по веревке на второй этаж голого каркаса, между перекладинами и опорами которого свистит ветер, а потом скачет по жердинам наверху, старик раскричался. И потребовал от зятя не посылать больше внука на верхотуру, не рисковать его жизнью.

На что герцог Франц дерзко ответил, что упомянутый мальчишка держит равновесие хорошо, получше многих воинов из людей, к тому же великолепно чувствует поверхность под ногой. И вообще обожает высокое ристалище. Пусть-ка властитель Цейлен приедет через годик, когда наследнику Руту уже исполнится восемь лет. Это как раз тот возраст, когда юных эрни начинают обучать бою на высоте, так что ему будет на что поглядеть.

Дед возмутился и отбыл из Ваграна не попрощавшись. А через три декады Врата Ваграна пропустили целый обоз с перинами. Дед самолично повел колонну прямо к ристалищу, где приказал слугам выстелить привезенными пуховиками пространство под опорами. Перины из полотна – в те дни еще кремового, а не серо-бурого – безжалостно бросили на темно-желтые опилки.

Рут подозревал, что первым желанием отца тогда было убрать все перины, но младшие эрни, уже начавшие прыгать с высоты на кучу пуховиков, смягчили его сердце. К тому же герцогиня, всегда питавшая неприязнь к высокому ристалищу, заявила, что, если супруг посмеет выкинуть подарок ее отца, она будет оскорблена до глубины души – и до закрытой двери в спальню.

Несколько дней взрослые эрни прятали смешки, озирая перины, а через декаду герцог объявил, что теперь, когда ристалище стало таким безопасным, самое время сделать его повыше.

И эрни надстроили два этажа. Герцогиня месяц не разговаривала с мужем, а властитель Цейлен в очередной раз проклял день, когда дал кров его светлости Францу, тогда всего лишь наследнику, приехавшему поохотиться на шагл в северных лесах.

Рут подступил к первой с краю каменной колонне, сжал зубами лезвие серендионского меча с той стороны, где не было заточки, и полез вверх.

Какое-то время он танцевал на перекрытиях последнего яруса, неспешно делая выпады и аккуратные полукруглые взмахи, перемещая ноги в ритме бегущей воды – неровном, стремительном и непредсказуемом. Потом внизу, на ладошке, начали появляться эрни, уже покончившие с завтраком и не обремененные на сегодня караульной службой. Их было немного; в холодное утро большая часть сородичей не спешила вылезать из-за столов, предпочитая еще немного посидеть в тепле трапезных залов Ваграна.

Рут прыгал с этажа на этаж высокого ристалища, работая мечом в прыжке. И перебрасывая клинок из одной руки в другую. Где-то через полсила несколько эрни появилось на противоположном углу каркаса. Он глянул, подавил легкий вздох и соскочил со второго яруса, украсив прыжок выпадом-бабочкой, сложным закрученным движением, когда лезвие идет по восьмерке, прорисовывая петли справа и слева. Бабочка в исполнении серендионского меча смотрелась особенно эффектно, длина лезвия тут решала все.

Приземлившись на обсаженной деревьями дорожке, Рут двинулся обратно к стойке, невидимой тенью проходя меж эрни. Его никто не видел. В упор.

В комнате было прохладно – уходя, он оставил окно приоткрытым. Бурое осеннее небо отражалось в стеклянной крыше оранжереи, лежавшей под окном, сквозь щель доносились выкрики с ристалища. Слабый свет ненастного дня, проходя сквозь бирюзовые и изумрудные стекла оконного витража, заполнял половину комнаты сине-зелеными тенями.

Рут вошел, мельком глянул на желтоватый лист, пришпиленный к куску деревянной доски, висевшей на стене.

Приказ Гуара Валера, который он подобрал той памятной ночью в оставленной стражниками Вратной башне Майлока, украшал теперь стену напротив его кровати. Он сам прикрепил к доске и повесил в комнате полет державной мысли теперь уже мертвого Гуара. Как сувенир и напоминание о многом: о странной ночи, отданной им, как выяснилось, во имя Элимора, но не ради Керсы, о том, кем быть и каким не быть, о Касиме, о женщине в храмовом плаще, любившей сливки…

Края доски траурно чернели на фоне беленой стены. Вот и у него начал потихоньку собираться свой круг мертвецов, о которых забыть невозможно. Аар Касима и служительница Алора, имя которой он так и не удосужился узнать. А может, просто не захотел; имя вспоминается легче и отдается в душе даже болезненнее, чем смутный образ, затерянный в памяти…

Он прикрыл окно, скинул теплый камзол, оставшись в одних штанах и нижней рубахе. Сел за стол и раскрыл лежащую там книгу, рукописную, ветхую, с полустертыми буквами на переплете – «Адельбергские колдуны. Эпоха Ненасытного».

Посещения матери приучили его иметь в комнате книги, а нынешнее одиночество и отрезанность от всех в замке эту привычку усугубили и закрепили. «Адельбергские колдуны» были восьмой по счету книгой, которую он читал в своей комнате. Первым из библиотеки Рут взял том с катренами Алидориуса Верейского и теперь пророчество о четырнадцатой дочери знал наизусть.