Admin - Каюр (СИ)

Окно, между прочим, осталось на месте. Хотя видеть его и другие предметы в этом ракурсе казалось весьма необычным. Эта паучья точка зрения еще полностью не установилась. Будто, муха, трепеща в паутине, не обессилела и не издохла еще, сообщая дрожание самому наблюдателю. Обретение геометрии мне давалось с трудом.

Я уже жив? В какой момент моего путешествия мне это привиделось, я никогда не узнаю. То ли я еще где-то витал, то ли уже в новое тело меня воплощали, наполняя старым вином новые мехи.

Вначале вернулись образы. Потом стали всплывать слова и даже целые связки слов. Поначалу с трудом, как если бы они были значительно тяжелее образов. Играть образами было удобней, быстрей, компактней.

Жизнь, воздух, дышать, хорошо, свет. Я, другое, дом, лукоморье, дуб. Бой, больно, монахи, смерть. Всплески прошлого. Инсталляция протекала успешно. Я бы даже притормозил время, которое вдруг возникло и неудержимо рвалось. Но от меня ничего не зависело. Я, конечно, даже не осознавал, что меня воплощают. Процесс загрузки воспринимался как сновидение. Потом кое-что припомнится, как предутренний сон, вместе с ощущеньем, что жив, появится чувство тела, тяжесть его и сожаление, что потерял нечто большее, чем может этот мир мне предложить.

Раньше иль позже, лазарета не минует никто. Маленькое отступление для юниоров.

Очнетесь вы в аньке. Анька - это анимационная, то есть та часть терминала, где лазарю возвращают память и ощущение своего я, где воплощается и приходит в себя претерпевший смерть. Автоматика импринтирует в новый мозг содержимое базы, попутно контролируя психо и мото динамику воскрешаемого. Чтобы далеко не ходить, хранилище новых тел располагается прямо под анькой, в минусовых уровнях. Об инкубаторе биозаготовок я имел самое смутное представление. Где и как свершается этот утробный труд, для меня до сих пор остается тайной. Скорее всего, тоже неподалеку от хранилища. Чтобы далеко не ходить.

Решение об анимации принимается автоматически - как только на личные базы клиента перестает поступать трафик, а текущая конфигурация - обновляться. База дает сигнал на подачу тела в анимационную. Сигнал идет через панель Департамента, и если нет препятствий со стороны закона - лазаря воскрешают. Если же они есть, то лазарь обнаруживает себя в крытке в мутированном теле, в раскаянии и скорби.

Инсталлированного пациента из реанимационного цеха переводят в адаптационный блок, где бывшие усопшие находятся на дочеловечивании, где им выправляют наиболее вопиющие телесные и психические недостатки, восстанавливают дефициты, где они учатся, в конце концов, ходить, говорить и есть манную кашу. Сейчас это называется карантин.

По обретении навыков, достаточных для общения, лазаря переводят в рекреационный корпус с гораздо большей степенью личной свободы, где полным-полно таких же, как он.

Окончательно я пришел в себя в карантине. Без объекта нет субъекта. Я продрал глаза, чтобы окончательно убедиться в том, что я есть. В палате повисли уютные сумерки.

Здорово, тело! - Здорово, дух!

Жить подано.

Мне показалось, что мои новые глаза зорче, краски более насыщены, а очертания предметов отчетливей, чем в старых глазах. И слух, вероятно, тоньше: я слышал, как в коридоре гуляет сквозняк, гоняя по полу клочок бумаги, пытаясь просунуть его под дверь. Прогресс не стоит на месте, в том числе в совершенствовании биотел.

Где-то мягко хлопнули другой дверью, и сквозняк исчез. Кто-то приближался к моей палате.

Мои мысли коснулись самого последнего, что было в той жизни, вернее, меж той и этой - полет над полем, пребывание по ту сторону, краткий миг, вместивший столь многое - парение, провал, образы, возможность растворения в потустороннем, комната, в которой я свое тело нашел - кстати, она совершенно не соответствовала анимационной палате. Всё это продолжало тревожить своей недосказанностью, намеком на что-то истинно вечное, более сущее, чем бесконечные переселения из плоти в плоть. Время влачится за вечностью. Вечность старательно избегает последовательных временных структур.

Если припомнить свой первый трип и сопоставить с этим, то в эту ходку гораздо дальше удалось зайти.

Разбор полетов был прерван доктором.

- Сокольничий, - представился врач. - Доктор вашего тела.

Я кивнул.

Он пощупал пульс, заглянул в зрачок, ущипнул меня за бок, я дернулся.

Итак, продолжим нашу жизнь. Шея вертелась. Покатав голову по подушке, я обнаружил, что бокс не очень просторный, в нем было окно. Сквозь жалюзи едва проникал дневной свет.

В вене торчала питающая организм игла. Ко всему телу присосались датчики. Вероятно, они уже сообщили, куда надо, о неполадках в моей новой башке, в частности, о нарушении схемы тела, в результате чего я путался в движениях, а порою рукой шевельнуть не мог, забыв, где она находится. Кроме того, видеть я мог только то, что располагалось непосредственно перед глазами. Я бы хотел сообщить об этом Сокольничему, но говорить мне еще предстояло учиться. Попытался сесть. Лежите-лежите, сказал врач. Он еще постоял спиной ко мне, лицом к мониторам, потом ушел.

Визиты докторов - Сокольничего и Ирины Ивановны, специалиста по реабилитации души, перемежались моими попытками научить тело сидеть, а потом и вставать. Неизвестно, сколько времени оно пребывало в вегетативном состоянии, пока на радость себе или на пагубу не заполучило меня. С помощью подручных предметов и медперсонала я привил ему эти навыки. Но ноги были еще слабы, а вестибулярный аппарат не разработан, поэтому ходить самостоятельно мы пока не рисковали. Общаться с персоналом по полной я тоже не мог. Приходилось прибегать к жестам, мучиться и мычать, прежде чем я научился говорить связно. И к голосу пришлось привыкать заново. А то иногда казалось, что кто-то другой из меня говорит. Чревещет.

Реакция на реальность не всегда была вполне адекватной. Сыроватое серое вещество то и дело обнаруживало в себе всякие дефициты. Так в результате своеобразной периферической слепоты я какое-то время считал, что обочь меня ничего не было. В последовательности новейших событий я тоже путался и не всегда мог определить, то ли нынче ночь со среды на пятницу, то ли с пятницы на никогда. Что время последовательно течет, а пространство во все стороны простирается я, например, понял лишь сутки спустя. Те или иные дефициты всегда сопутствуют воплощению, но иногда достаются излишки. Так в одно мое давнее воскрешение, еще в пору заточения на Силзаводе, мой новый нос оказался наделен почти что собачьим нюхом. Не знаю, классифицируют ли собаки запахи в эстетическом плане, но в тот раз я понял, что вони в мире гораздо больше, чем амбры.

Так совершались попытки познакомить, а потом и объединить память и плоть.