Тамара Вепрецкая - Сантрелья

Меня угнетала безысходность. Ничего никому не смогла бы я доказать. Какой нормальный человек поверит, что я из будущего? Мы с Николаем свалились на голову обитателей замка из ниоткуда, странно одетые, странно причесанные, странно экипированные. Как мы попали сюда, мы и сами объяснить не могли. И уйти обратно мы пока не сумели. Или не захотели. Николай оказался на десять веков ближе к Тартессу. Я же совершенно некстати влюбилась.

Эта любовь, охватившая все мое существо, заполонившая мою душу, приводила меня в еще большее отчаяние, чем плачевность моего положения. Я твердо знала, что нам необходимо, во что бы то ни стало, возвращаться, что здесь нет жизни для нас. Но я знала также, что в моем веке я не встречу такого человека, как Святогор. А может быть, я уже не в состоянии была относиться к нему объективно. Я любила его и теперь уже вполне отдавала себе в этом отчет. Меня посетила даже мысль о том, чтобы взять его в наш век, хотя я понимала, что в будущем ему будет еще хуже, чем нам в прошлом. Кто он? Человек ниоткуда, без документов, без биографии.

Я впала в тревожный, неглубокий сон. Мне приснилось, что я отчаянно шепчу: "Святогор! Где ты?" и пробираюсь сквозь мрак, вязкий и душный. Я натыкаюсь на любимого, плачу на его плече, всхлипывая: "Святогор, я не смогу без тебя. Я люблю тебя". А он трясет меня за плечи, все сильнее и сильнее. И я проснулась.

Меня действительно тряс за плечо какой-то новый надзиратель:

— Очнись! На допрос тебя вызывают.

Я силилась понять, где я, а, осмотревшись, вспомнила и подумала, что лучше бы мне этого не знать. В сопровождении двоих надзирателей меня доставили в большой зал, где завтракали обитатели замка.

— А-а, Элена! — добродушно пробасил дон Ордоньо в знак приветствия. — Тебя уже покормили? Нет? Дайте ей немедленно поесть, — приказал он.

Кто-то тут же засуетился, и мне поднесли блюдо с едой. Такого унижения я вынести не могла и отказалась, сославшись на то, что не голодна.

— Что ж, не заставлять же тебя, — примирительно согласился сеньор. — А теперь расскажи нам, кто ты, откуда, зачем ты здесь?

Вошел слуга и разложил на столе содержимое Колиного рюкзака — так называемые "колдовские предметы". И я внезапно, неожиданно для себя самой, решила сказать всем правду. А что мне еще оставалось? Мне было уже нечего терять. Я подошла к этим, таким привычным, обыденным вещам, и взяла в руки часы. Кварцевые, они все еще ходили. Очевидно, со всеми предметами на всякий случай обращались очень бережно.

— Это, — я подняла часы, показала всем и улыбнулась, — обыкновенные наручные часы. Точно не знаю, когда такие появились, но у нас, в конце двадцатого столетия, они имеются у каждого. Они просто показывают время…

— Что ты сказала? — заревел дон Ордоньо. — Ты издеваться над нами вздумала?

По залу прокатился ропот. Все загалдели.

— Вы просили рассказать всю правду, ваша милость, — старалась я перекричать разволновавшихся участников этого не то завтрака, не то очередного судилища. — И я расскажу, какой бы чудовищно нереальной она вам ни показалась. Я и сама в нее верю с трудом.

— Продолжай! — возбужденно выкрикнул дон Альфонсо. Все тут же притихли.

Как же мне хотелось верить в его искренность!

Я взяла в руки фонарик, включила его и обвела тусклым при дневном свете лучом всех присутствующих.

— Вот это фонарик, работающий от батареек, — объясняла я, — чтобы не светить себе факелами, мы, в двадцатом веке, используем такие приспособления.

— В каком веке? — прорычал дон Ордоньо удивленно и сердито.

— Дон Ордоньо, сеньоры, я — из будущего. Каким образом я сюда попала, я и сама не ведаю. Но мы с моим братом живем в двадцатом столетии, а вы, согласно нашему летоисчислению от Рождества Христова, живете в одиннадцатом веке. Значит, нас разделяет почти тысяча лет! Согласитесь, за тысячу лет мы могли изобрести много всяких штучек, вам не понятных.

И я достала диктофон и включила его.

"Сейчас полдень, и я поднимаюсь по склону холма к заброшенному замку", — послышался Колин голос.

Все повскакивали с мест. Кто-то начал истово креститься. А кто-то в исступлении завопил:

— Ведьма! Прочь! Нечистая сила! Казнить ее!

Я поняла свою ошибку, но слишком поздно. Я стала жертвой настоящего неистовства и беснования средневековых людей. Изорванное платье, всклокоченные и выдранные волосы, тумаки, тупой болью отзывающиеся при движении, ссадины на теле и кровоподтеки на лице.

— Прекратите! — истерический вопль дона Альфонсо спас мне жизнь, немного охладив пыл атакующих.

— Оставьте ее! — гневный бас хозяина заставил всех остепениться и вернуться на место.

Еще немного, и меня бы разорвали на части. Силы покинули меня, и я медленно опустилась на пол, держась за стол, где лежали Колины вещи. Тело ныло, голова кружилась. Комната будто покачивалась на волнах, люди виделись нечетко, и пелена перед глазами стремительно густела, словно из воды превращалась в сливки. А потом — темнота.

Очнулась я на стуле. Молодой хозяин поил меня вином и слегка гладил по волосам. Сквозь завесу тумана мне почудилось, что в глазах его стояли слезы.

— Где Сакромонт? — голос вошедшего священника прорезал топкую тишину, почти звеневшую у меня в ушах. И с этой минуты сознание полностью вернулось ко мне, и мир наполнился звуками, запахами и ощущениями. — Ваша милость, он срочно нужен святому старцу падре Ансельмо.

За Святогором послали. Падре вдруг заметил, что в зале что-то произошло.

— В чем дело? Что случилось? — спросил он скорее обеспокоенно, нежели строго.

— Ничего особенного, святой отец. Просто Элена некстати разоткровенничалась, — захохотал владелец замка.

Смех его показался мне неуместным, и потому прозвучал зловещим предупреждением. Я вдруг почувствовала, как возмущение мое перекрывает отчаяние и рвется наружу. Я с трудом поднялась. Дон Альфонсо поддерживал меня.

— Дон Ордоньо! — гордо заявила я. — Вы требовали от меня правды. Правду я и попыталась донести до вас, какой бы невероятной она ни выглядела. И, коли я выполняла ваше требование, вряд ли можно упрекать меня в откровенности.

Падре Эстебан как-то подозрительно насторожился, внимательно прислушиваясь к моим словам. Дон Ордоньо поднялся мне навстречу, но я не дала ему возразить и продолжила:

— Дон Ордоньо, я очень благодарна вам за теплый прием в первые дни моего пребывания в вашем доме. Это помогло мне в очень трудную минуту. Поверьте, немыслимо тяжело осознать, что ты находишься не только не дома, и даже не за тысячу миль от дома, а за тысячу лет. Это непросто принять, еще страшней понять то, что с этим надо примириться. Так вот вся ваша семья мне очень помогла. Я не смею осуждать вас за то, что вы все же не поверили мне. Но я прошу не унижать меня больше побоями. А так как попасть обратно в свое время я теперь вряд ли сумею, а жить в вашем для меня невыносимо, не лучше ли сразу со всем покончить и просто убить меня?