Тамара Вепрецкая - Сантрелья

Там, где блуждают мысли ночные,

В прошлом теряясь, будто в тумане,

— Слышатся стоны, сыплются листья Воспоминаний…

От обилия впечатлений двух последних дней сон задерживался и кокетничал, и я напрасно лежала с закрытыми глазами — долгожданный отдых не торопился прийти мне на помощь. И никакими ухищрениями я не могла заставить себя заснуть. Но не спалось не только мне. Святогор осторожно поднялся и вышел из грота, вероятно, проверяя лошадей. Когда он вернулся, послышалось легкое потрескивание, и запахло дымом. И действительно, ночь оказалась прохладнее дня, и от камней, окружавших нас, тянуло холодом и сыростью. Я встала и подошла к Святогору, предложив свою помощь.

— Я разбудил тебя? — огорчился он.

— Нет-нет, мой хороший, — успокоила его я. — Я не могу уснуть, не знаю почему. Пытаюсь, а сна все нет.

— Ты переутомилась, и нервы твои так напряжены, что ты не можешь расслабиться, бедняжка, — посочувствовал он. — Садись к огню, отогрейся. И не думай о сне. Дремота сама окутает тебя, когда сочтет нужным.

— Святогор, — я приблизилась к нему и попыталась заглянуть в его глаза, при свете костра сиявшие странным, мистическим огнем. — Что бы мы делали без тебя? Что бы я делала, не встреть я тебя в этом чуждом мне, полном загадок и опасностей столетии?

— Я в жизни старался всегда помогать всем, кто попал в беду, если это было в моих силах, — ответил он. — Но… с первой минуты, как я увидел тебя, ты стала для меня не просто человеком, нуждавшимся в моей помощи.

— Как тебе удалось призвать на помощь Альфонсо и тем более святого отца?

— Моей заслуги в том нет никакой, — улыбнулся он. — Альфонсо — благородный юноша, в этом я нисколько не сомневался и убедился в который раз. Нас с ним связывает некая незримая нить. Он всегда считал, что в какой-то мере обязан мне жизнью, но я никогда не придавал этому такого значения. Все эти годы он был моим главным союзником, даже, пожалуй, другом, хотя мы ни разу не выясняли отношений. Просто я верил, что могу на него рассчитывать. Так вот, он сам подошел ко мне и сказал, что спасти вас необходимо до моего отъезда. Он спросил, есть ли у меня уже какой-то план, и предложил помощь. При этом он добавил, что знает о твоем недоверии к нему, что догадывается и о наших с тобой чувствах друг к другу. Он заверил меня, что это не важно для него, что главное — спасти тебе жизнь.

— А святой отец?

— Падре Эстебан при мне общался с больным старцем, которому, очевидно, безоговорочно верит. Падре Ансельмо, внезапно осознал, что его иносказания и намеки не воспринимаются окружающими. Проведав о твоем аресте и грозящей тебе гибели, он без обиняков выложил священнику, кто ты, и зачем ты и твой брат сюда попали. И падре Эстебан обратился ко мне с призывом спасти вас.

Святогор замолчал, усадил меня к костру и, сев рядом, ободряюще погладил меня по руке:

— Теперь вы спасены. И все хорошо. Но что-то, я вижу, тебя все же гнетет.

Он заглянул мне в глаза. Я поспешила отвести взгляд и, опустив голову, попыталась заверить его, что все в порядке, и я просто устала и переволновалась. Он обнял меня и прошептал мне на ухо:

— Я все понимаю.

Я невольно вскинула голову, повернула к нему лицо и как-то по-детски доверчиво переспросила:

— Правда?

— Правда, — шепнул он, касаясь губами моих глаз.

Я уткнулась ему в плечо и глубоко вздохнула. Меня охватило такое теплое чувство надежности и спокойствия. Я ощущала себя защищенной и любимой. Я понимала, что значит выражение — "как за каменной стеной", — это было про меня. Не в силах сопротивляться своим желаниям, я не пыталась отстраниться и освободиться из его объятий.

"Будь, что будет, — думала я. — Мне с ним так хорошо. И пока я с ним, я не собираюсь отказываться от своего счастья. Я могу такого счастья в своей жизни больше и не испытать".

— Да, когда я оказался в тюрьме, мне тоже не спалось, — вдруг почему-то сказал Святогор, видимо, предавшись воспоминаниям.

— Мне, между прочим, тоже не спалось в тюрьме, не спится мне и сейчас, — раздался неожиданно из темноты Колин голос. — Разрешите к вашему шалашу? Здесь у вас теплее.

И он опустился возле костра.

— Раз уж ты заговорил о тюрьме, Святогор, расскажи нам о своей службе у дона Ордоньо, — попросил Николай. — Тем более, что мы все, как я понимаю, страдаем сегодня от бессонницы.

— Пожалуй. Бессонница — хороший повод или даже оправдание для воспоминаний, — усмехнулся Святогор.

А я вновь воспользуюсь его собственными словами из рукописи, чтобы дать читателю представление о том, что поведал нам Святогор в ту ночь в гроте:

"Итак, оказался я пленником благородного дона Ордоньо. Разместили меня и товарищей моих в подземном каземате замка Аструм Санктум. Позднее понял я, что держали нас в качестве заложников, чтобы в случае необходимости обменять нас на христианских воинов, если таковые были бы в плен захвачены арабами. Поначалу трудно привыкал я к заключению. Пленником я был годы долгие, но до сих пор я жил в прекрасных условиях и познал замечательное к себе отношение. Теперь же обитал я в каморке, грязной, тесной и кишевшей насекомыми, питался я пищею гнилой, страдал от недостатка света и воздуха и мучился от невозможности сомкнуть мои очи в этом обиталище.

Правда, каждый божий день доставляли меня в покои наследника, где я должен был применить свои познания врачебные, ибо молодой дон Альфонсо страдал от ранения. Юноша относился ко мне с большой душевностью, приходу моему неизменно радовался и неустанно повторял, что жизнию своею целиком обязан только мне. Но организм его, здоровый, молодой, быстро с хворями расправился. Все реже разрешали мне подниматься из камеры своей, а вскоре и вовсе забыли меня в мрачном подземелии.

Так прошло, верно, несколько месяцев. В один прекрасный день доставили всех узников в главный замка зал и учинили нам досмотр пристальный и тщательный. Потом долго беседовали с каждым, кто язык хозяев понимал. На допросе том я прознал, что много больше захватили христиане пленников. Среди них и мой оруженосец Сулейман, как мне поведали, добровольно сдался в плен, чтоб за хозяином своим последовать. Наконец, закончен был досмотр, и предстал один я на один пред хозяином своим доном Ордоньо. Долго-долго он меня расспрашивал о познаниях моих и умениях, о жизни моей выпытывал. Уяснив, что не являюсь я ни арабом родовитым, ни бербером неотесанным, дон Ордоньо мне службу предложил, дабы выполнял я поручения различные, детей господских языкам и наукам обучал, оказывал помощь целительскую и семейству и вассалам его.

Пути передо мной открывались безрадостные. Откажись я от службы господину новому, обменять меня попробуют у арабов на знатного христианина. Коль не примут меня арабы на обмен, посчитают персоною неважною, а сделку неравноценною, то обратно возвратят меня в казематы зловонные. В противном же случае заточат меня в темницу, как ворога, не ценившего щедрости душевной, господином предложенной.