Екатерина Рысь - Печать богини Нюйвы

– Ты в таком виде по улице шла?! – успела воскликнуть девушка, прежде чем сестра решительно закрыла ей рот ладонью.

– Тихо, – сказала она, угрожающе вытаращив глаза. – Только не ори, Христа ради. Паспорта, деньги бери – и ходу. Понимаешь?

Сестрица обладала силой недюжинной. Из ее захвата так просто не вырвешься.

– Танечка, миленькая, поверь, все очень плохо, – пояснила она, перейдя на свистящий шепот. – Нам ноги надо уносить.

– П-почему?

– Сейчас нас придут убивать.

И Татьяна сразу поверила. Люсе надо верить, Люся чувствует опасность, как зверь лесной чует, где скрытно тлеет торфяник. Уж сколько раз это звериное чутье сберегало им жизни. Бессчетно!

– Все из-за статуэток? – догадалась Таня, чувствуя, как дрожат и слабеют ноги в коленях.

– Угу, – деловито кивнула Людмила. – Поторопись, душенька. Умоляю!

Больше всего Тане сейчас хотелось заломить руки и по-старушечьи запричитать, проклиная тот день и час, когда она поддалась на уговоры и согласилась продать папино наследство. Не по-людски это было, видит бог.

Но ничего такого Татьяна Орловская делать не стала. Напротив, четко и без истерики, тем паче упреков, поступила так, как просила сестра, – достала из-под матраса нансеновские [2]паспорта и тощую пачку ассигнаций. Люся тоже не сидела без дела. Она наскоро увязывала в скатерть все самое необходимое – несколько платьев, нижнее белье, мыло, свечки. Как будто их это спасет.

На все про все ушло самое большее минут пять. Сестры знали толк в побегах, когда нельзя терять ни секунды на всякие там сожаления или раздумья. Жив остается лишь тот, кто бежит быстрее и не оглядывается назад.

– Одну рыбку тебе, другую – мне. – Люся, не дожидаясь ответа, поделила единственную их драгоценность поровну, сунув свою часть в лифчик, а потом схватила Таню за руку и поволокла за собой.

– Да ты хоть по-человечески скажи, что случилось? – взмолилась та, вываливаясь следом во влажную шанхайскую ночь.

– Ушастый Ду с нами случился, – буркнула сестра. – Пронюхал о нашем договоре с Хе Юнжуном, скотина хитрая. Антиквару нашему, к слову, ребята из Зеленого Братства второй рот на шее сделали.

Плакать от ужаса Татьяна разучилась еще в восемнадцатом, сдержалась и сейчас. В конце концов, танцевальный холл, куда Люся устроилась работать дансинг-герл, принадлежал Ушастому Ду – правой руке главаря. Да что уж там говорить, он весь Шанхай в страхе держал. Ему первый встречный китаец тут же донесет про двух белых девиц: одну – в клоунских мехах, вторую – в черном ципао, да еще с драконами. Явно же ворованное.

– Живы будем, поставлю за Линъюй свечку, – продолжала Людмила, не сбавляя шага. – Шепнула мне словечко, предупредила.

К слову, по-китайски Люся болтала запросто, не заморачиваясь на всякую там грамматику. И сколько Таня ни пыталась научить ее разбираться в иероглифах, та только отмахивалась. «Нам в Сан-Франциско китайский этот и даром не нужен будет», – твердила она.

Ах Сан-Франциско! Их общая, нежно лелеемая, хрустальная мечта, их Авалон и Град Обетованный. Вся затея с продажей рыбок была лишь ради двух билетов через океан. А теперь что делать?

Татьяна сама не заметила, как задала этот вопрос вслух.

– Лодку украдем, переплывем на другую сторону, выберемся из города. – Люся так далеко в будущее не заглядывала, перечисляя только самые ближайшие и относительно достижимые цели.

– А потом?

– Поживем – увидим.

Люси

Лодка, лодка… Казалось бы, добыть в Шанхае лодку – плевое дело. Полгорода живет рекой, а другая половина живет за счет тех, кто промышляет на реке. И лодок здесь как китайцев – видимо-невидимо. Но добыть лодку посреди ночи, когда за тобой гонятся бойцы Ушастого Ду, значит, ее украсть, и только так. Все лодочники повязаны с Зеленым Братством, проклятые китайцы вообще друг за дружку горой, и уж если навалятся всей гурьбой, тут от двух белых девок не останется даже мокрого места. Уж в чем-чем, а в таких делах Люся толк знала. Китайцы хоть и мелкие, но лютые, черти. Даже стрелять не станут, просто палками забьют.

«Не девка, – вспомнила она матушкины слова. – Ты не девка, Люся, ты – барышня».

Но мамане батины выкрутасы голову заморочили. Воображала себя не пойми кем, из грязи в князи, как говорится. Люся на вещи смотрела трезво. Если ты кухарка, так кухаркой и будь, а рядиться в, прости господи, этуаль [3]кафешантанную, да в маманином-то возрасте, да с ее-то габаритами… Смех и грех.

Девушка зло всхлипнула на бегу. Хорошо, что маменька не дожила. И вдвойне хорошо, что и Лизавету Степановну, Танюхину мамашу, тоже Бог прибрал раньше, чем все к чертям покатилось. Одна и радость, что обе они, отцова жена и полюбовница, не видят, как их дочки по Шанхаю улепетывают от своры узкоглазых.

Люся покрепче сжала ладошку сестры и безошибочно, как лисица, ведомая чутьем, свернула в замызганный проулок между вонючими фанзами [4]. Сквозь густой, специфически шанхайский смрад – гниющие овощи, рыбьи потроха, прогорклое масло, гарь и копоть, сладковатый опиумный душок, тяжелый дух от немытой и вроде как разлагающейся плоти – пробился запах илистой сырости. Река была совсем рядом, но попробуй добраться до нее, не заплутав навсегда в темном лабиринте среди мусорных куч, каких-то досок, тряпок и сетей.

Но инстинкт (а может, привычка, въевшаяся в кровь и плоть, это непостижимое чутье, заставляющее то ускорять шаги, бежать на пределе сил, то, наоборот, замереть, вжавшись в осклизлую стену, и не дышать, это вот седьмое чувство привычного беглеца) не позволял ей ошибиться.

Нет, она не барышня, она – девка. Хитрая, изворотливая, прожженная. Девка, которой сам черт не брат. Только девка может вертеться в мутной воде шанхайского дна, как слепая и скользкая рыбина – в жирном иле. Только девка пройдет по самому краешку горящей крыши и паленой кошкой метнется в спасительную темноту. Там, где сгинет барышня, у девки есть шанс выжить. Пусть один, но он есть. Так что придется снова и по-прежнему быть девкой, кухаркиной дочкой, изворотливой стервой, чтобы дожить до тех пор, пока…

А барышней пусть остается Танюха. Должна же хоть одна из дочерей профессора Орловского сохранить… Что? А черт его знает! Что-то. То, что было и в отце, и в женушке его. Что-то, что даже в шанхайской помойке светит ровным небесным светом, как лампадка в ночи…

– Танюш, ты как? – тревожно спросила она, заметив, как сестра в изнеможении прижалась к стене. – Потерпи, душенька, чутка осталось, тут до реки – рукой подать. Ты рта-то не открывай, носом дыши да кивай, забыла уже, что ли?

Таня через силу улыбнулась и кивнула. Нет, она не забыла. Не смогла забыть, как правильно убегать, как лучше прятаться, когда дышать, а когда не дышать.