Талгат Сабденов - Чужой среди чужих

Он слез пульта управления, не особо смущаясь теснотой, и вытянул перед собой правую руку. На раскрытой ладони полыхнул огонек, за пару секунд раздувшийся, вытянувшийся, и принявший форму пламенеющего одноручного клинка. Клинок, разумеется, таковым не являлся, и огонь был не огонь. Квинтэссенция ярости и ненависти, тугой клубок всего того разрушительного, что способен вообразить себе человеческий разум. Отвратительное оружие, которое невозможно использовать ни для защиты, ни для угрозы — только для полного уничтожения чьей–то души.

Вжик!

Клинок сделал в воздухе несколько быстрых росчерков, оставляя на стенках контактной капсулы оплавленные борозды. Скорлупа, ограждавшая сознание Сорью Аски Ленгли от детских кошмаров, оказалась разбита одним безжалостным ударом и разлетелась на куски. Можно сколько угодно говорить о недопустимости подобных действий, о том, что последствия будут непредсказуемыми — пускай. Если сам Шут выживет, то он еще исправит наиболее очевидные ошибки. Если нет — то с покойника и спроса никакого, зато одна–единственная девочка с алыми глазами получит небольшой, но шанс на нормальную жизнь. Рационализм, он такой. Рациональный.

— Смотри внимательно и не отворачивайся, — холодно приказал псайкер.

Они находились в небольшой опрятной больничной палате без окон, тускло освещенной нервно мигающими лампами дневного света, а в распахнутых настежь дверях стояла маленькая рыжеволосая девочка с растерянным лицом. На этом мирная картина заканчивалась. Потому что посреди комнаты висела на нитке аляповатая кукла, а рядом в петле из халатного пояска — женщина лет тридцати. Ее лицо было совершенно синим, язык свесился чуть ли не до ключицы и на пол натекла противная лужица — в общем, не надо было иметь врачебный диплом, что бы констатировать смерть.

— Это — твое прошлое. Это было, и ты не сбежишь от этого, как бы ни пыталась.

Аска рядом с ним тихо всхрипнула, готовая скатиться в истерику.

"А теперь ва–банк".

Шут резко развернул ее к себе и с размаху залепил пощечину. Бил едва ли в полсилы, но Второе Дитя кубарем полетело на пол. Шут крепко схватил ее за волосы, заставил подняться на ноги и ударил еще раз.

— Твоя мать сошла с ума, попыталась тебя убить, а когда не вышло — удавилась сама. Все так и было, бесполезно пытаться все забыть, — рявкнул он, направив в грудь девочки пламенеющий клинок. — Можешь сколько угодно горевать по этому поводу, но не смей ненавидеть ее!

— Сдохни, урод!

Аска рванулась к нему, замахиваясь для удара. Не на том поле она решила устроить бой. Псайкер устало вздохнул, почти играючи перехватил несущийся к его животу кулак и скупым движением сломал девочке руку.

"Доигралась, балда, теперь в реальном мире ты еще полдня не сможешь ей шевельнуть".

— Твоя мать — образчик такого героизма, о котором я даже не смею мечтать, — уже тихо и почти доброжелательно произнес Шут. — Она пожертвовала ради твоей безопасности даже не жизнью — рассудком. А это, поверь, немного страшнее. Она была в команде, создававшей твою Еву‑02, и именно благодаря этому ты являешься единственным на планете человеком, способным на синхронизацию с ней. Смотри.

Он развернулся и сделал широкий взмах клинком в сторону стены. Та заскрипела, пошла трещинами и рассыпалась в пыль, явив за собой ангар наподобие NERV" овского ремонтного. В ангаре в единственной нише, зафиксированный гидравлическими замками, гордо стоял алый гигант, дремлющий и деактивированный, но все равно внушающий благоговение своей первобытной мощью. Копошащиеся вокруг него люди казались монохромными, едва заметными блеклыми мошками, но одна фигура выделялась отчетливо. Сорью Киоко Цеппелин, не посиневший обмочившийся труп, а энергичная и совсем не старая женщина, одетая в кустарного вида контактный комбинезон, стояла возле выдвинутой контактной капсулы и деловито отдавала распоряжения, попутно просматривая на небольшом ноутбуке какие–то данные.

Аска следила за происходящим затаив дыхание. Удобно, что люди во сне почти полностью утрачивают критичность мышления. Шут тоже помалкивал. Не из вежливости или такта, а просто потому, что проецировать такую детализированную иллюзию было крайне сложно. Сложно придать лицу Киоко те странные чувства, которых сам никогда не испытывал, и которых уже никогда не испытаешь. Если всю жизнь занимался починкой ботинок, не стоит сходу рваться испечь каталонский пудинг — в лучшем случае опозоришься, а то и отравишься. Есть, однако, и другое мнение, которое гласит, что тот, кому суждено закончить свои дни на виселице, от пули не умрет.

Между тем эксперимент начался и тут же провалился. Шут лениво гонял по воображаемому ангару фигурки паникующих людей. Аска буквально пожирала иллюзию взглядом, когда техники вытаскивали бессознательное тело Киоко из капсулы. Совершенно ненавязчиво в фокус попала оставшаяся рядом с осиротевшим ноутбуком фотография — Киоко и маленькая Аска в каком–то парке, весело улыбаются, не подозревая о своем будущем. Шут тихо зевнул и почти полностью погасил иллюзию, оставив во тьме лишь подсвеченный идущим из ниоткуда светом алый Евангелион.

— Если принять за истину материальность души, то твоя мать и не умирала вовсе. — сухо сказал он. — Просто сменила, так сказать, физическое воплощение.

— Невозможно… — прошептала Аска.

— Ты суслика не видишь, а он есть. Никогда не задумывалась, почему тебе так комфортно внутри Евы? Эгоистичное ты существо, Лэнгли. Бедная женщина десять лет пытается хоть как–то искупить свою вину перед тобой, вынуждена существовать в совершенно невыносимых условиях, а ты даже не пытаешься ей ответить.

Ложь от начала и до конца. Разум Сорью–старшей был расщеплен, и Еве‑02 остались лишь осколки, которых бы никогда не хватило на осмысленные действия. Но кого это волнует?

— А вот это, — Шут ткнул пальцем вглубь комнаты, — бездушная оболочка. Пустышка, что двигалась и могла говорить, но человеком более не являлась. Прах, не более.

Резко свистнул в воздухе пламенеющий меч, перерубая поясок. Тело Сорью Киоко мешком грохнулось на пол. Сверху на нее упала кукла, словно даже в таком состоянии демонстрировала свое превосходство над ней. Шут встал над трупом и взялся за клинок обеими руками, развернув его острием вниз.

— Все — прах.

Клинок с шипением вонзился в мертвую плоть. На краткое мгновение лезвие потускнело, а потом вспыхнуло нестерпимо ярким пламенем; пламенем, что пожирало все на своем пути. Сперва оно поглотило труп Киоко и куклу. Потом перекинулось на пол и стало медленно облизывать стены, и даже маленькую Аску, все еще застывшую в дверях.

— Я не стану сжигать твою душу дотла, как это было со мной, — доверительно произнес Шут. — Я лишь выжгу раковые метастазы. Поэтому однажды эти пожарища смогут затянуться.