Эдуард Велипольский - Бесконечное движение к свету

– Лейтенант, вера в Бога нужна не Богу. Вера в Бога нужна, в первую очередь, тебе. Нужно что бы в жизни были какие-то ориентиры, а иначе ты можешь просто запутаться в самом себе и наделать кучу непоправимых ошибок. У них вот – полковник кивнул головой в сторону – вопроса веры не существует. Они верят до фанатизма и веру свою ставят выше жизненных интересов. И я скажу тебе больше: им бы такую техническую мощь, и они разнесли бы нас в пух и прах. Вера – великая сила. А во что верим мы? Кому мы поклоняемся? Когда мы оказываемся на краю пропасти, истошно кричим – "Господи помоги!". А где мы были до этого? Хотя, конечно, у меня к Богу тоже имеются кое-какие вопросы. Например – тот же рай и ад. А что ты об этом думаешь, лейтенант?

– В аду – страдают, в раю – блаженствуют – с явным безразличием, не задумываясь, ответил лейтенант.

– Да, в аду страдают… – согласился полковник и после небольшой паузы, неподвижным взглядом уставившись в пустоту, стал говорить, медленно произнося слова – Ты не поверишь, лейтенант, но я хочу в ад. Я хочу страдать. Страдать так же как страдал лейтенант Громов.

– А кто это? – спросил Антонов.

– Не знаю… – тихо ответил полковник – в Афганистане дело было. Он не из нашей части. Ходили слухи, что он служил в дальнем лётном полку, командиром взвода аэродромной роты. Его душманы взяли в плен и замучили до смерти: поломали кости, выкололи глаза, отрезали уши, вырвали язык. Потом мёртвое, истерзанное тело подбросили нам. Они, таким образом, пытались нас запугать.

– Так вы же не причастны к его гибели.

– К его, нет…. А вот к гибели младшего сержанта Шауса, причастен.

– И здесь нет вашей вины. Вы же не осознанно подтолкнули его под пулю.

– Нет, конечно. Но если бы он подождал минуту или хотя бы несколько секунд… Последнее, что он слышал в этой жизни, была моя нецензурная брань. Так что когда-нибудь, где-то там, со мной будет точно так же как и с лейтенантом Громовым….

Спустя какое-то время, после глубокого вздоха, лейтенант произнёс – "Может всё это и будет, но не так…"

Полковник медленно повернул к нему голову и вцепился взглядом.

– Как не так? Почему не так? Что значит не так?

– А то и значит, что ад, это понятие загробное, существующее уже после смерти – лейтенант положил автомат себе на колени и пальцам стал медленно стирать с него пыль – а Громов страдал физически. В аду у вас просто не будет уже ни глаз, ни костей, ни ушей. Всё это останется здесь.

– А чувства! Чувства! – почти закричал полковник – Мне рассказывали, что когда отрывает, к примеру, руку, ты продолжаешь её чувствовать. Ты чувствуешь боль, хотя руки уже нет. В военном училище, по психологии, мы проходили тему – "Гипноз, как средство дознания". Там приводился пример: человеку, под гипнозам, внушили, что в его тело вонзают копьё. Он испытывал такую же боль, словно всё это происходило наяву. Но в реальности он бы умер, а так… Это могло продолжаться вечно… Вот тебе и вечные муки… Чем это не ад?

– Это мозг – сказал лейтенант – Мозг просто помнит эти чувства, даже если источник боли уже отсутствует. И загипнотизировать можно, только благодаря тому же мозгу. Если нет мозгов, то никакой гипноз уже не подействует. Но дело в том, что у вас там, в настоящем аду, мозга, этого серого с извилинами вещества на углеродной основе, уже не будет.

– А что же будет?

– Хм, это многие хотели бы знать – лейтенант хитро улыбнулся, словно знал ответ, но скрывал.

– Что?! – крикнул полковник, округлив глаза.

– Да не знаю я товарищ полковник! Ну, душа…. Там душевные муки и страдания.

– Да, душа… – уже спокойно произнёс полковник – Душевные муки страшнее всего. Из-за душевных мук люди идут на самоубийство.

Лейтенант какое-то время искоса и с любопытством разглядывал лицо собеседника. Тот снова о чём-то задумался, при этом тяжело дышал, и его глаза бегали из стороны в сторону.

– А как вы думаете, товарищ полковник, сержант Шаус и лейтенант Громов сейчас в раю?

Полковник в это время прибывал в своих мыслях и не сразу осознал суть вопроса. Но осознав его, мгновенно сосредоточился и удивлённо посмотрел на лейтенанта.

– Конечно! Какие могут быть сомнения?

– Почему вы так думаете? А если они были великими грешниками и с их грехами им место только в аду?

Полковник какое-то время смотрел на лейтенанта застывшим взглядом, потом слегка дёрнул головой, словно избавляясь от оцепенения и одновременно произнёс – «Нет. Ты бы видел его тело: на нём же не было живого места. Может быть, до этого у него и были какие-то грехи, но он искупил их все своими страданиями. Полностью искупил. Да и какие могут быть грехи в двадцать или двадцать пять лет? А что ты улыбаешься, лейтенант? Разве это смешно? Я спрашиваю, это смешно?».

– Нет, товарищ полковник. Это я просто вспомнил случай из детства. Обычно лето я проводил в деревне, у своего дедушки. Вместе с ним там жил ещё мой родной дядя с семьёй. У дяди был сын, мой двоюродный брат, старший за меня на два года. Однажды ночью я тихонько встал и помочился в дядькин сапог, а на утро, во всём обвинили моего двоюродного брата. Вот теперь я думаю – мой тогдашний поступок, это грех или невинная шалость?

Они, какое-то время, молча смотрели друг другу в глаза. Наконец полковник хмыкнул и даже слегка улыбнулся.

– В сапог? – переспросил он – Но зачем?

– Дело в том, что в деревне, ночью, дети, да и взрослые тоже, по малой нужде ходили в ведро, которое находилось в спальной комнате. И вот однажды мой двоюродный брат, в темноте и спросонья, перепутал это ведро с сапогом отца и написал туда. Сделал он это по ошибке, без злого умысла. Его тогда даже не наказали. Я рассчитал, что если сделаю то же самое, то в этом опять обвинят брата. Так оно и вышло.

– Но зачем? – уже на полном серьёзе и даже сердито спросил полковник.

– Да потому что мы с ним брали у дядьки велосипед и катались. Иногда без спроса. И вот когда брат катался, он нечаянно разбил фару. Но наказали за это меня, потому что все видели, как я последний раз ездил на этом велосипеде. Наказали не сильно, но меня задело другое: брат в это время стоял и молча смотрел, как меня ругали. Я тоже молчал, не выдавал его, потому что с моей стороны это выглядело бы предательством. А его молчание было трусостью.

– Ага, так это ты сделал ему в отместку – произнёс полковник и добавил – Ну ты и оригинал.

– Да, но теперь я думаю о другом. Я думаю, с какого возраста человек начинает грешить? По закону, за свои поступки, он отвечает с восемнадцати лет. А до этого? До этого ему всё сходит с рук что ли? Ребёнок, допустим, по неосторожности поджёг дом или, если взять крайность, лишил жизни другого человека. Как здесь быть?

– За малолетних детей отвечают родители или тот, кто их заменяет. Но здесь ещё вот что – тяжесть греха зависит от его осознания. Осознаёшь ли ты его? Даёшь ли отчёт своим действиям? Одно дело если ты грешишь из-за собственной корысти и совсем другое дело, если во имя чего-то или ради кого-то. Допустим, ты совершил грех ради спасения человечества или хотя бы ради спасения одного человека. Нельзя же тебя ставить в один ряд с человеком, совершившим такой же грех ради собственной наживы. Это будет не справедливо, а значит – не по-божески. Между прочим, лейтенант, я ещё помню те времена, когда алкогольное опьянение, в котором было совершено какое-то преступление, являлось смягчающим фактором.