Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Государыня

– Государыня! Дозвольте!

Софья поглядела на Василия Голицына. Поговорить?

Конечно, она едва на ногах стояла от усталости, но… благодарной она тоже быть могла. Василий Голицын, получив от нее профилактическую взбучку, преисполнился если и не уважения, то…

Так часто бывает в жизни, но, к сожалению, не все женщины об этом помнят. Тех, кого они подчинили своей воле, мужчины забывают на второй же день после победы. Тех же, кто остался для них загадкой, вещью в себе или просто повел себя как-то нелогично, не так, как ожидалось, могут помнить долгие годы. Добейся Голицын своего – мигом бы принялся вертеть Софьей на свой вкус, не слишком заботясь о ее чувствах. Получив резкий отпор – он принялся уважать женщину. И сейчас поддерживал ее, как только мог. Не раз девушки доносили Софье, что Голицын громче всех кричит в ее защиту, а поскольку рода он был не худого, к нему прислушивались.

– Дозволяю.

Софья прошла прямо в кабинет, уселась за стол, кивнула Голицыну.

– Государыня…

Софья молчала. Василий замялся на миг. Почему-то он чувствовал себя дураком под взглядом этих умных темных глаз. Соблазнить ее пытался… идиот!

– Вы помните, как я…

Софья кивнула:

– Надеюсь, ты не за этим пришел? – вроде бы и чуть шутливый, тон ее сомнений не оставлял. Скажет Василий что-то о любви, и собирать его будут по частям. Нашел, когда дурью маяться.

– Нет. Но это послужило поводом…

Слово за слово, Василий рассказывал, как к нему пришел человек. И предложил… да, вот именно то самое.

Голицын вроде как должен быть на Софью обижен, но притом от него вреда не ждут…

– Как интересно. И?..

– К тому ж для женщин я…

– Как сыр для крысы. И то мне известно, – Софья сопроводила свои слова усмешкой, от которой опытный ловелас вздрогнул всем телом.

Ему предложили соблазнить царевну Софью. Или хотя бы всячески демонстрировать свою любовь и преданность. А потом…

Да, потом именно то самое.

Софья повертела в пальцах нож для бумаги:

– Как мило. Либо я опозорена и неизвестные получают рычаг давления, либо я слушаюсь любовника… я так понимаю, что ты ведь, когда хотел меня соблазнить, похваливался своей удалью?

Василий пристально смотрел на царевну. В женщинах – что есть, то есть, он разбирался отлично, а потому…

– Так ведь удаль молодцу не в укор, государыня?

По губам женщины скользнула улыбка. Мол, принято, ты не враг, но и не зарывайся.

– Так тебя и не укоряют. Ладно же… Пойдешь к этим добрым людям и скажешь им, что…

Софья начинала свою игру. Голицыну она верила, хотя, конечно проверить придется. Но лгать ему сейчас невыгодно и не нужно, поддерживая Софью, он больше получит.

А вот у его покупателей земля под ногами горит, их агентуру она крепенько проредила, а те, что остались, ни влияния, ни даже права голоса не имеют.

Пусть покупают любовника в мешке. Она же посмотрит, что им продать в довесок.

Но хорош, гад! Она могла понять ту царевну Софью, которая влюбилась в мужчину без памяти, могла… Чего одна улыбка стоит – этакий синеглазый очаровашка, пахнущий духами, надо полагать, с приличными способностями по мужской части, а улыбка нежная и почти беспомощная. Сочетание материнского инстинкта и инстинкта размножения укладывает женщин не хуже пулеметной очереди. Инструктаж продлился недолго. Но уходил Василий вполне окрыленным. Любовь?

Помилуйте! Этим благоволение такой женщины, как Софья, не заслужить. А вот правильный подход к делу…

Иван Сирко смотрел на море.

Азовское море. Родное.

Да неужто его мечта при жизни осуществится?!

Ничего так не хотел казак, как видеть Сечь спокойной и счастливой. Чтобы не страдала она от постоянных набегов, не уводили в полон людей, не жгли села – и вот! Выжжен самый страшный гадюшник! Крым методично и спокойно зачищается от татар.

Ему же предстоит совместно с поляками повторить это на другой стороне Керченского пролива. Взять Тамань, пройти огнем и мечом по берегу – благо кораблей им с лихвой достанет для переправы. И при этом стараться, чтобы турки оставались более-менее целы. Ежели кто под саблю подвернется – разговор другой. Но ведь им еще придется с Сулейманом разговаривать, и лучше бы иметь предмет для торга.

– Царевич сейчас домой едет…

Степан Разин встал рядом. Иван дружелюбно кивнул ему.

– Он парень хваткий, справится.

– Да там и сестра чего стоит. Мог бы и не торопиться.

– Не скажи. Баба все ж таки…

– Эх, батько Иван, не видал ты той бабы. – Степан широко улыбнулся. – Уж поверь мне, даже в Татьяне моей больше бабского, чем царского. А вот в царевне Софье вовсе не так.

– Посмотрю – тогда и поверю. Думаешь, отдадут за тебя Татьяну?

Степан пригладил усы. Выглядел он при этом, что тот котище, сметаны нажравшийся.

– Царевич мне в том поклялся. Крым должен быть частью Руси, то верно. Но и править здесь будет сложно, а потому…

– Казаков попросят. Понимаю.

– Попросят. А могли бы и приказать. Да, сложно будет. Но Перекоп мы укрепим, не так, как было, намного лучше станет. Крепости оснастим, чтобы ни с моря, ни с суши не подобрались, сторожевые маяки поставим, патрули пустим… царевич обещал, что все деньги, кои здесь заполучили, сюда ж и пойдут. На развитие Крыма.

– Обещает он много…

– Так ведь и выполняет, разве нет?

Иван Сирко пожал плечами. Сколько лет его предавали, так что поверить в порядочного царевича было покамест выше его сил.

– Поживем – увидим.

– Это верно. Но еще царевич сказал, что к зиме нас в Москву ждет.

– Нас?

– Меня, да и тебя, батько Иван.

– И зачем же?

– Так награждать.

Посмотрим…

Два казака глядели на море. Что-то будет? Неизвестно, но шанс им дали. И как будет жить казачество в дальнейшем, зависело от того, как они его используют. А если учесть, что и Иван, и Степан любили свой народ, жизнь готовы были положить ради казаков…

Они зубами уцепятся, государь.

Только не обмани.

– Сонечка, ты поосторожнее.

Софья с удивлением посмотрела на тетку Татьяну.

– Тетя?

Что – поосторожнее? Вроде бы и так с охраной ходит, и так стережется и бережется… и не зря. Не так давно кухарка ей в котел яду сыпанула, за любовь свою мстила. То, что Долгоруков ее просто трахал, да не женился бы, дуре и в голову не приходило. Могли б и все потравиться, да запах у мышьяка такой, что его лишь чесноком забить можно. Софья его вмиг почуяла, и никто есть не стал, кается теперь та дура в пыточном приказе, да поздно.

– Женщина ты уже, кровь кипит, да все же не стоило бы…

Софья замотала головой:

– Тетя, либо говори прямо, либо прости. Не соображаю уже ничего, к вечеру, как чумная.

Татьяна тяжко вздохнула: