Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Государыня

– Прошу тебя.

– Яд там, что ли?

– Никак нет, боярин. Просто тебе больно сейчас, а это поможет в самый острый миг. Потом, конечно, не надобно уже, но сейчас стоило бы.

– Что бы ты понимала?! Что ты вообще можешь понимать в моей жизни?!

Девушка не отступала и не боялась. Просто смотрела прямо в глаза. Марыся так никогда не делала. Играла, кокетничала, прикрывала глаза густыми ресницами… Марысенька…

По сердцу опять резануло болью.

За что?! Господи, да за что ж так?!

– Мне и не надобно в твоей жизни разбираться, боярин. То не моего ума дело. А вот что плохо тебе – сразу видно.

И вид у нее был такой решительный, что Ян отчетливо понял, что девушка не уйдет и не отступит. Можно кричать на нее, угрожать, даже ударить, а вот прогнать не получится.

Так почему бы и нет?

Он не глядя выплеснул себе в рот рюмку чего-то крепкого, резкой болью обжегшего пищевод, прожевал торопливо подсунутый кусок мяса – и притянул к себе девушку. Раз уж сама пришла.

Она не сопротивлялась.

Собственно, на то и была ставка. Потом уже будут и слезинки, и кровь на обрывках платья – кстати, без обмана, потом будут разговоры, а сейчас…

Это называется замещение.

Ян сейчас с кровью отрывает от себя кусок души – и если что-то дать ему взамен… думаете, не прирастет?

Еще как!

Если в такой момент подвернется женщина да умно себя поведет – легко станет заменой той, которая обманула и предала. Насколько уж этих чувств хватит – неизвестно. Но возможность – есть.

– Сонюшка, ты уверена?

– Алешенька, а как еще? Сейчас мы с распаханной земли налог берем, а это неправильно. Нам надобно, чтобы крестьяне больше землицы распахивали, чтобы прирастала страна, чтобы ширилась, а они ж не будут! Больше земли поднимут – больше возьмут с них.

– Думаешь, ежели брать тягло с человека…

– А что бы не попробовать? Мужчина, старше шестнадцати лет. Вот сколько таких в семье – за столько и налог брать. А баб не трогать, они землю не пашут.

– Так врать же будут.

– А на то перепись населения произвести.

– И кто этим будет заниматься?

– Попы в приходах. На кой они еще нужны, такие умные?

– Попы?

– Пусть перепишут все семьи, где сколько душ, да те сведения патриарху и отправят. А мы уж людей посадим, сведем все воедино и подсчитаем, сколько денег надобно, с какого селения, сколько боярину, сколько государю…

– Бояре недовольны будут…

– А у нас еще Хованский не добит.

Софья смотрела с нехорошим прищуром.

– Страхом править будем.

– Нет, бунты давить постоянно будем, – Софья встретила взгляд брата, не поморщившись, – на то у отца постоянно время было, не у нас. Нам же страну обустраивать надо, а не разбираться с чужим ущемленным самомнением.

– Умеешь же ты… припечатать.

– Умею. Так что? Пугать – или давить?

– Ну, если вопрос именно так ставится?

Софья вздохнула. Грустно и тяжко.

– К сожалению, братик, в нашем отечестве он иначе и не ставится. Никогда.

– Я так понимаю, ты домой не собираешься?

Ян Собесский смотрел на пана Володыевского. Ежи пожал плечами:

– А зачем? Мне и тут неплохо, а уж Басеньке и вовсе радость.

– Рожать-то скоро будете?

– Так уже… Мальчик у меня, Михайло Иероним.

И столько отцовской гордости, столько нежного и трепетного счастья было в этих словах маленького рыцаря, который наконец обрел тихое семейное счастье…

– Повезло тебе…

Мужчины помолчали. Потом Ежи таки уточнил:

– А ты это точно? Со своей?

– Куда уж точнее. Видеть ее больше не могу… гадина!

– Но все ж католичка, не православная. А ты ее тут оставляешь…

– Ваш царевич мне обещал, что она будет после родов пострижена. Вот и пусть… не жалко.

– У вас ведь ребенок…

Ян вздохнул.

– Знаешь, Якубу лучше будет без такой матери. Да и мал он еще, для него няньки сейчас куда как важнее…

– Уверен, что не пожалеешь потом?

– Не знаю, ничего не знаю. Ты бы своей простил?

Ежи честно попытался представить, что Басенька ему изменила. Не получилось. То есть – вообще никак. Ни представить, ни подумать…

– Она так никогда не сделает.

– Вот и я так думал.

– Не-ет… ты, Ян, не путай. – Ежи покачал головой. – У вас иное с ней получилось. Бася без меня жить не могла и не может, мы с ней как одно целое. А твоя Марыся? То она за другого замуж выходит. То во Францию одна едет – от любви ли это? Или просто она решила, что ты для нее партия хорошая? Корону надеть возмечтала?

– Не хочу я об этом думать.

– Ну и не думай. Забудь. Не было у тебя такой жены. Как умерла – и все тут. А с Эленой [11]ты что делать будешь?

Ян вздохнул. А что тут сделаешь? Если эта девочка – единственная, кто может хоть ненадолго растопить лед в груди? И рядом с ней становится чуть легче?

– С собой позову. Поедет, как думаешь?

– Нет.

Такого ответа Ян не ждал.

– Почему?

– Потому, что она из девушек царевны. Вроде как личная фрейлина. И только государыня Софья ее отпустить может. Ты с ней не разговаривал?

– С Эленой или с государыней?

– А пожалуй, что и с обеими?

– Нет покамест.

– Вот посмотришь, что тебе скажут.

– Думаешь, государыня ее не отпустит?

Ежи пожал плечами:

– Знаешь, я тут уж сколько времени, а все одно вижу. Царевна Софья, хоть и молода возрастом, да о своих девушках заботится, что о дочерях родных. Любить им не препятствует, но и блудить не дает. Отпустит ли она с тобой Элену – бог весть. Никогда не знаешь, что у нее на уме.

– Я ж не брошу ее…

– А все одно – пусть не бросишь, но и не женишься. Ты ее для блуда с собой зовешь, а вот представь – тебе жениться надобно будет. Как Элена себя почувствует?

– Любить-то я только ее буду. Да и к чему мне жениться, у меня Якуб есть?

– У вас же еще два ребенка с Марией в младенчестве умерли.

Ян нахмурился:

– Ну…

– И Элена дитя понести может, что делать тогда будешь?

Вопрос оказывался куда как серьезнее, чем казалось вначале пану Собесскому. Это не просто так полюбить, это еще надо искать для девушки место в мире… а ведь ее еще могут и не отпустить.

А, плевать! – вдруг с пьяной удалью решил ясновельможный пан. – Увезу! Уговорю, украду, хоть как – да увезу! Моя она! И все тут!

И налил еще по одной.

Софья стояла рядом с братом. За руку его не держала, но очень хотелось. И все же это Алеша должен был выдержать без нее. Сам сильный.

И умный.

А стояли они сейчас перед железной клеткой, в которой сидел… да, кто бы узнал сейчас благочестивого старца в этом заросшем, грязном, окровавленном существе без обоих ушей и носа? Кто бы мог подумать, что лицо старца может быть настолько злобным и полным ненависти? А глаза, которые вечно сияли добротой, – гореть таким гневом?