Юрий Иванович - Раб из нашего времени. Книги 1 -7 (СИ)

– Ничего, в следующий раз обязательно зафиксируем каждую мелочь, – пообещал я, обессиленно откидываясь на спинку стула и шумно выдыхая воздух. – Все, красотки, я падаю от усталости.

Подошедшая сзади Машка крепко прижала мои плечи к стулу:

– Ты забыл про обещанное тебе наказание, раб! Поэтому…

Я воспользовался слишком многозначительной паузой для своего слова:

– Знаете, когда я взбирался вверх и терял сознание, свисая головой вниз, я думал только об одном… – Серьезный тон моего голоса заставил руки, сжимающие мои плечи, расслабиться, а лисичек замереть с приоткрытыми от ожидания ротиками. – О том, что мне без вас в дальнейшем не обойтись. И не только потому, что вы сильнее меня, проворнее и местами даже сообразительнее. – Теперь в мои плечи впились ноготки, но я даже не покривился. – А потому, что мы единая команда. А в единой команде любой должен уважать и ценить мнение своего компаньона. Вне добровольных игр никто отныне не имеет права мне что-то приказывать, чего-то требовать и уж тем более пользоваться в доказательстве своих прав силой. Если хотите побывать в новых мирах, то подумайте над моими словами и постарайтесь согласиться. Иначе…

– Ты нам угрожаешь? – вкрадчиво прошипела Машка.

– Нет, просто очень люблю и хочу, чтобы вы эту любовь оценили и поняли.

– А мы, значит, тебя не любим?

От этого вопроса, заданного со стервозными, скорее даже истерическими интонациями, я так удивился и возмутился, что вскочил на ноги, развернулся к Машке и набросился на нее с обвинениями. Причем таких слов в ее отношении я не позволял себе вслух ни разу в жизни:

– Ты?! Знаешь, что такое любовь?! Позорная сучка, унижающая и оскорбляющая даже Веру с Катей за их полную преданность? Да ты вообще последняя мразь после этого! И…

Дальше у меня вырвалось вообще несколько нецензурных выражений. Видимо, мой нервный стресс, усталость и пережитые за последние дни испытания настолько помутили мой разум, что я уже не соображал, что делаю. В порыве негодования даже подскакивал на месте и топал ногами. Наверное, смотреть на это было со стороны очень смешно: сгорбленный коротышка, с перекошенным от злости лицом, кричит и топает ногами на гордую, величественную красавицу, которой еле-еле достает только до плеча.

Но когда эта красавица не менее величественно развернулась и покинула чердак, обе близняшки выглядели напуганными и жутко расстроенными.

– Ну зачем ты так?

– Мы так тебя долго ждали.

– И так обрадовались, когда услышали твой голос.

– Мы даже плакали, думая, что ты погиб.

Не скрою, им удалось меня смутить до глубины души. Но на Машку я все равно оставался неимоверно зол, хотя и выражался теперь с некоторым заиканием:

– А чего она?.. О любви тут булькает… Хоть раз она мне в жизни добро сделала?! Или вам? Да она ни разу в жизни никого от души не погладила и не пожалела!..

– Неправда! – с жаром возразила Катерина. – Она всегда за тебя переживала и любому глотку готова была перегрызть!

– И не сомневайся! – добавила Вера.

– Вот именно, перегрызть! – Я даже ребром ладони провел себе по шее, показывая, насколько жесткой бывала такая защита. – А ко мне она хоть раз по-человечески обратилась?

– Но ведь это всего лишь игры.

– И как ты себе это представляешь?

Сразу пришло на ум подходящее сравнение:

– Позаботиться обо мне, как моя родная мать!

– Ха! А кто тебе руку промывал и перевязывал?!

– А кто тебе жрать готовил и все эти вкуснятинки?!

– Ерунда! – Сдаваться не хотелось, хотя и так признавал, что Машка готовит лучше всех. – Это для меня и любой встречный-поперечный сделает из-за жалости к калеке.

– Хм! Вот именно, что из-за жалости! – горячилась Верочка. – А Мария всегда настаивала, что мы ни в коем случае не должны обращать внимание на твой рост и слабость, всегда расценивать как равного нам во всех отношениях. А ты…

– А ты никогда ничего не замечаешь! – в одном тоне продолжила Катенька. – Тем более что порой наша королева и лучше твоей мамочки за тобой ухаживала.

– Ври, да не завирайся! – возмутился я. – Не было такого!

– Да? А прошлой зимой, когда ты заболел и чуть не умер, что тебя спасло? А? Ну, отвечай!

В голове пронеслись воспоминания о жутком жаре, горячечных кошмарах и спасительной благодати на моем лбу в том ноябре, когда Лаповку на шесть дней накрыло глубокими сугробами.

– Да помню я, хорошо помню. Меня тогда спас прохладный компресс на лбу.

– Ага! Как бы не так! Компрессом и холодными растираниями мы твое тело охлаждали от большой температуры, а на твоем лбу всегда Машкина ладонь лежала. Она вбила себе в голову, что это тебе поможет, и сутками сидела возле твоей кровати, прикладывая то одну, то вторую ладонь к твоей раскаленной головешке. И мы все уверены: именно это и помогло. Потому что, как только она выходила хотя бы по маленькой нужде из твоей спальни, ты начинал вскрикивать и метаться в кошмарах и ни наши, ни дедовы ладони не помогали. Только Марии. Так что… – Вера вздохнула и подхватила сестру под локоток. – Пошли спать! – И, уже спускаясь по чердачной лестнице, проворчала с явным намерением, чтобы ее было мне слышно: – Мы всю жизнь для него стараемся, ублажаем и балуем, а этот неблагодарный еще и ерепенится!

А мне действительно было стыдно. Жутко стыдно! Ведь можно было помягче заявить о своей гордости, независимости и уязвленном самолюбии. Зачем обидел девочек и Машку в первую очередь? И что теперь будет?

Причем к этим вопросам добавлялась какая-то радость, неосознанное душевное томление и непонятный сердечный трепет. Все-таки это жутко приятно после стольких лет незнания, унижения и оголтелого рабства изведать, что тебя все-таки любят, ценят и оберегают не просто как вещь, а как друга, настоящего товарища, компаньона и… Кого еще?

Мысли стали путаться окончательно, наплывать одна на другую, и мне лишь запомнилось, как я сделал несколько шагов к старому дивану и рухнул на него плашмя животом. Только и постарался осторожно после этого свесить забинтованную руку на пол.

Утром меня вырвал из сна очаровательный запах жаренной вместе с луком куриной печенки. Не скрою, с детства мое любимое мясное блюдо, и я еще не помню случая, когда печеночка досталась кому-то из взрослых или моим подругам. Всегда она предназначалась и оставлялась только мне. Но теперь, после вчерашнего разговора и откровений, подобная деталь сама всплыла в сознании, и мне опять стало стыдно. Оказывается, обо мне заботились всегда, и кое-какие привилегии у меня были. Вот только, скорее всего, я сам весьма опрометчиво истинные привилегии подменил или ошибочно поменял на привилегии игровые. Те самые, где мне приятно было чувствовать себя жертвой, внутренне бунтовать, внешне показывать строптивость и далеко на заднем плане, боясь даже самому себе признаться в этом, упиваться своим бессилием, купаться в собственных обидах и стенаниях и всегда верить, что несчастнее меня нет на белом свете. Трудно для восприятия? Еще как! Сложно? Ха! Вообще осознать с ходу не получится! А ведь придется пересматривать свое поведение. Может, даже прощения просить?