Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)

– Лучше шел бы домой, – улыбнулась послушница. – Дорогу я запомнила, обратно доберусь как-нибудь.

– Нет уж, – серьезно возразил Гайда. – Я тебя сюда привел, я и обратно выведу.

– Ну, как хочешь. – Магн махнула рукой и исчезла в ореховых зарослях.

Хижина показалась внезапно, словно вдруг выросла прямо из-под земли. Вот только что ничего вроде не было, и – раз – сразу из-за кустов показались глинобитные стены. Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, девушка осторожно вошла внутрь и разочарованно выдохнула. Пусто! И не очень-то похоже, чтобы вообще здесь кто-то жил. Ни стола, ни лавки, лишь куча соломы в углу, и, конечно же, ничего съестного. Вообще ничего.

– Не стесняйся, присаживайся прямо на солому, – откуда-то снаружи посоветовал язвительный голос на родном языке Магн.

– Не знаю, где ты прячешься, Конхобар, – садясь на солому, усмехнулась та, – но лучше бы ты вылез.

– Ты, наверное, хотела сказать – зашел?

На улице раздался смешок, и в хижину вошел Ирландец. Привалился к стене, насмешливо-вопросительно оглядывая гостью.

– Не знаю, почему тебе так доверяет ярл…

– Где он? – быстро прервал Конхобар и посоветовал: – Давай без предисловий, ладно?

– Хорошо, – надменно кивнула Магн. – Слушай, что передал тебе ярл. Сделаешь так…

Девушка говорила долго, почти слово в слово передавая все то, что наказывал Хельги. Ирландец – надо отдать ему должное – внимательно слушал, переспрашивая в непонятных местах, и со всей серьезностью кивал головою.

– Я знал, что ярл умный, – выслушав, кивнул он. – Но не думал, что настолько.

В глазах Ирландца горел смешанный огонь азарта и надежды.

Гайда таки дождался послушницу и проводил ее почти до самого монастыря. Вокруг уже сделалось темно, особенно в перелесках, где, казалось, бродят вокруг какие-то чудища, а один раз даже кто-то вздохнул – так, что мальчик вздрогнул, правда, виду не показал, хотя догадался сразу, тут и дурак бы догадался, – то вздыхала неуспокоившаяся душа убитого пастуха. На лугу было значительно светлее, с подернутого облачностью неба кое-где проглядывали редковатые звезды, а впереди, вплоть до самой обители, хорошо просматривалась знакомая лента дороги.

– Вот и пришли, – ласково разлохматив пастушку волосы, улыбнулась Магн. – Прощай… и спасибо тебе. Знай, ты выручил не только меня.

– Прощай. – Гайда отвернулся и зашагал к пастбищу, где маячили летние пастушьи шалаши. Пройдя несколько шагов, он вдруг остановился и, окликнув послушницу, подбежал к ней. – Знай и ты… – тихо произнес он. – Ты очень, очень красивая. – Пастушок улыбнулся. – И добрая, – добавил он еле слышным шепотом.

Магн рассмеялась и, поцеловав пастушонка в лоб, быстро пошла к дороге. По пути обернулась – Гайда все стоял на том же месте, смотрел ей вслед, – помахала рукой. Пастушонок ответил тем же и долго стоял так, пока темная фигурка послушницы не скрылась за поворотом.

А Ирландец – с помощью Оффы и других своих деревенских знакомых – сразу же развил бурную деятельность. Для начала собрал в пастушьей хижине всех обиженных на монастырь. И вел с ними речи.

– Ты, – говорил, – Энгельхарт, – лэт, день и ночь горбишься… нет, не на монастырь, а на отца настоятеля да келаря, волков ненасытных, а имеешь от этого что? Дети с голоду пухнут, и жена – как старуха, а помнишь, не так и давно ведь была красавица? Полдеревни сваталось. Кто ж состарил жену твою, Энгельхарт? Монастырь. Там, там, на зажравшихся монахов пашет твоя ненаглядная дни напролет, сучит узкими пальцами пряжу. Ту пряжу продаст на рынке аббат, еще больше серебра поимеет. А ты что стоишь, Альфред? Ах, да, ты же свободный кэрл, что тебе монастырь? Только вспомни, сколько мешков зерна ты брал по весне в обители? Десять? А отдать надо будет сколько? Двадцать? Ну, это еще по-божески. А будет чем отдавать? Ты не забывай еще, что и молоть зерно придется на монастырской мельнице, а какова цена, знаешь? Ну, и кого ты будешь отдавать в кабалу, себя или дочерей? Нет, это не я безрадостный, это жизнь у тебя такая. Хо, кого я вижу? Дядюшка Хоре. Что же ты стоишь там в углу, старина? Проходи ближе, садись – эй, посторонитесь ребята! – вот тебе эль. Да, да, славный эль, только чуть горький… как и твоя судьба, Хоре. Ты ведь был, говорят, первым богатырем в деревне? А сейчас? Все твое здоровье ушло на обитель. Уж и не перечесть, сколько стен ты построил, сколько дорог замостил – и вот результат. Ни кола ни двора – случись, помрешь, так и достойно похоронить не на что. А, братья Глейсы! Что ж вы там жметесь у входа? У вас землица-то чья? Ошибаетесь, монастырская. И лес – монастырский, и луг. О том у отца Этельреда все надлежащие грамоты есть. И на вашу землицу, и на общинный луг, и на выгон… Сколько вы ему платите? А ведь это ваш луг был, деревенский, и выгон был вашим, и лес… Не так? Что молчите?

– Так, все так, Конхобар!

– Верно говорит Ирландец.

– Я этого б отца Этельреда…

– Да всех этих отцов…

– А у меня рядом, в Стилтоне, родственники, так их вообще…

– А у меня…

– А вот я…

– Звери они – не монахи!

– Сущие кровопивцы!

– На нашей крови жиреют, сволочи!

– Вот бы обитель ихнюю подпалить, чтобы сгорели все эти проклятые грамоты.

– Да, красного петуха им пустить, красного петуха!

– Правильно говоришь, Энгельхарт.

– Мы все с тобой пойдем. Ужо, подымем чернецов на вилы!

– Да и рогатины, чай, найдутся…

– Долой монастырскую братию!

– Долой!

– Тихо, тихо, братья! Не так сразу надо. Сначала сговоримся, соседей подымем. У них ведь, чай, тоже немало обид накопилось?

Не одну и не две деревни обошел за несколько ночей Ирландец – всю округу. Почти и не спал вовсе – под глазами круги появились, однако доволен был, знал, дело спорится, люди окрест – словно солома, осталось только искру поднести.

И поднесли!

Отец Этельред уже ложился в постель, когда в его роскошную келью истово застучали:

– Открой, батюшка, неладно в округе!

– Что такое?

– Мужики сиволапые бунт подняли. Монастырские хлеба жгут. А вокруг обители их – сонмы! Откуда, прости Господи, и взялись-то? Орут, глаза выпучив, в руках рогатины, у кого и луки.

– А стража, что стража?

– Стража, батюшка, давно уже разбежалась, кто успел. А кто не успел – того на монастырских воротах повесили.

– Так… Одежду мне… Да не эту, мирскую. Где отец келарь? Ну?

– Отцу келарю, царствие ему небесное, сиволапые вилами живот проткнули и, глумяся, кишки к забору прибили! Так и помер отец наш, в муках…

– Свят, свят… Все за грехи наши.

Отец Этельред выглянул в окно и в страхе попятился. Вся округа – от леса до женского монастыря и еще дальше, до самого Стилтона, – была покрыта тысячами дрожащих огней. То пылали факелы в руках восставших крестьян. Часть из них проникли в монастырский подвал и уже выпускали узников, вид которых наводил их на весьма нехорошие мысли по отношению к братии. Другие с криками и прибаутками долбили ворота главного здания, используя вместо тарана статую святого Бенедикта, вытащенную из монастырской церкви.