Василий Кононюк - Шанс? Жизнь взаймы

Устроившись на базаре, развешали на жерди почти весь свой товар, не выставляли только несколько дорогих сабель и кинжалов, доставшихся нам от ляхов, – просто не могли оценить, сколько стоят. Решили придержать, пока не увидим что-то похожее или не найдем грамотного оценщика.

Если в наших краях разнообразие монет было нормой – ходили византийские, крымские, ордынские, новгородские, рязанские монеты, – то здесь доминировал как эталон серебряной монеты пражский грош, монета чуть меньше трех с половиной граммов серебра. Все цены декларировались продавцами в грошах, а потом пересчитывались на деньги покупателя. Двухсотграммовая литовская гривна шла за шестьдесят грошей, золотой талер – за тридцать. Византийский золотой – от десяти до пятнадцати грошей, в зависимости от года выпуска, а серебряные монеты сравнивались в основном по весу. Меди практически не было, она не котировалась. Ее функцию выполняли мелкие серебряные монетки, чешуйки и пьянензы. Они шли по весу, пьянензы – десять за грош, чешуйки – сколько получится.

Простая лошадь типа татарской стоила от десяти грошей и выше, мешок пшеницы можно было купить за шесть-семь пьяненз. Доспехи, которые у нас были – пять от ляхов, киевский панский и один полный татарский доспех, – местный оружейник оценил от двухсот пятидесяти до пятисот грошей каждый, в зависимости от состояния и качества. Мы на первый раз докинули еще по сотне, чтобы было что скинуть, когда начнут торговаться. Как и в Чернигове, по трофейному оружию конкурентов у нас не имелось: после осенней распутицы походов еще не было, а старые трофеи давно проданы.

После базара, довольные торговлей, пошли устраиваться на ночь. За два самых дешевых доспеха получили задаток, завтра должны были донести остальное: ушли со скидкой, по двести пятьдесят, оценены были в триста. Двух коней самых знатных продали из польской десятки, по пятьдесят серебряков, три седла с высокими луками, одежды и оружия тоже поубавилось. До постоялого двора пришлось скакать минут двадцать от базара: те, что были ближе, оказались либо заняты, либо для знати. И хоть деньги у нас были, Иван запретил туда даже заезжать, справедливо ожидая одних неприятностей от таких соседей.

В субботу целый день торговали и узнавали обстановку. Витовта в замке не было, он с какими-то гостями от крестоносцев и ближайшими боярами охотился недалече, но, по слухам, в воскресенье должны были все вернуться в замок. Распорядок дня его тоже был всем известен. В любую погоду, если князь в замке, его день начинался с восходом солнца – тренировками вместе с ближайшей дружиной. Иван был прав – я почему-то считал князей более ленивыми. Но это еще было время, когда князь в первую очередь воин, а потом уже все остальное.

Распродались мы тоже очень хорошо – четыре доспеха продано, за два получили задаток, правда, на каждом пришлось скинуть монет по пятьдесят от оценочной стоимости. Только один из моих, татарский полный доспех, который я на спор выиграл, был как проклятый: никто на него даже не смотрел. Иван с Сулимом полдня изгалялись, рассказывая мне, что доспех порченый, надо с него порчу снимать, и какие есть надежные методы снятия порчи с неодушевленного предмета.

В конце концов мне пришлось пообещать им, что завтра пойду в церковь и принесу немного святой воды, чтоб омыть доспех. Коней польских и всю их упряжь продали, а вместо них докупили себе трех татарских коней, чтобы у каждого была заводная лошадь на обратный путь. Одежда, обувь и оружие тоже практически все продалось. Оставались две украшенные дорогие сабли и два кинжала, оцененные и без особого успеха выставленные на продажу, всякие золотые перстни с камнями, медальоны с цепочками и остальной золотой хлам, которого никто у нас не искал и не спрашивал. На всякий случай мы узнали у здешних аборигенов, что они дадут за наши остатки, но никто больше чем полцены не давал.

Когда мы вечером после бани, существенно пополнив потраченные запасы калорий, обсуждали текущие планы за первой и последней кружкой пива, которую заказал каждому атаман, я предложил несколько видоизменить первоначальный план передачи писем князю. Иван предлагал в понедельник с утра, когда князь гоняет своих дружинников, просто передать письма старшему охраннику, стоящему возле ворот замка, а самим, пока суть да дело, уносить ноги. План был хорош: пока князь вчитается, пока сообразит, что откуда, нас уже след простыл. Но мог князь и повышенную реакцию проявить, да и погоню послать сразу по горячим следам.

Прикинув, что если завтра, в воскресенье, князь планирует вернуться, то сегодня охота закончилась, народ культурно отдыхает, жарит дичь, пьет вино. Завтра им там делать уже будет нечего: как проснутся, поправят здоровье – сразу домой в Гродно поедут. Появятся во второй половине дня. Как только увидим суету, а нас они не минуют, дорога к воротам через базарную площадь проходит, – пакуемся, Давид с Дмитром и заводные потихоньку выезжают из города, легкой рысью движутся в направлении Новогродка.

Мы втроем, с Иваном и Сулимом, передаем письма старшему на воротах, даем ему пару монет, чтобы срочно нес это к князю, таинственно шепчем, что нас никто не должен видеть из гостей, просим передать князю на словах – за ответом, мол, приедем завтра с утра. А потом на «москвиче» зеленого цвета с большой скоростью движемся в сторону государственной границы. Шутка.

Народ план одобрил. Во-первых, ближе к вечеру в погоню никого не отправят. В суете после приезда пока князь разберется, что у него в руках, пока погоню наладится отправлять, время пройдет. Во-вторых, нам и легкой форы достаточно, чтобы нас никто не догнал. На стайерских дистанциях по выносливости никто с татарскими лошадками сравниться не может, так что, как поется в популярном шлягере из другого времени, «нас не догонят».

Все было оговорено, планы сверстаны, но черт меня дернул взглянуть в глаза подростка непонятного пола, одетого в юбку и подметающего лестницу на второй этаж. Большие черные глаза вобрали в себя, и уже трудно было отвести взгляд – не потому что хотелось смотреть, а потому что они насильно держали тебя, бесцеремонно ковыряясь в твоей душе. Собравшись и разорвав контакт, увидел кривую усмешку, появившуюся на ее лице.

Девчонка лет четырнадцати спрятала самодовольную ухмылку, наклонилась и продолжила подметать деревянную лестницу. Схватив ее за руку, потащил наверх по лестнице, в нашу пустую комнату. Я ушел первым из зала, остальные еще допивали пиво и разговаривали с купцами, сидевшими за соседним столом, о том, как кто живет.

– Отпусти меня, убью, – с ледяным спокойствием, чуть слышно прошипела девка.

– Не о том думаешь, дура. Слушай меня внимательно, времени у нас мало. Знахарка у нас есть, считай, не знахарка, а целая ведьма, ведунья. Жизнь она мне спасла, денег не взяла, службу загадала – ученицу ей найти. Вот и нашел я тебя. Ты сама знаешь, что это твоя судьба, в глазах твоих то написано. Думай добре: один раз в жизни такое выпадает. Согласишься – Богом клянусь, помогу добраться, пальцем тебя там никто не тронет. А тут пропадешь ни за грош, никто и не вспомнит.