Вячеслав Вигриян - СИРТИ

Десять родов северных и четыре южных. Итого четырнадцать получается. И куда же они пойдут? Какую часть линии фронта выберут для прорыва? Он бы все, буквально все отдал за то, чтобы идти сейчас в общем строю, напевая со всеми слова былины о доблестных братьях Кличко, самолично им, кстати, и выдуманной. Что поделаешь, от безделья и не на такое сподобишься. В данный момент Степан числился в роду Веперя кем-то наподобие барда. Трепуном – если в буквальном переводе, но слова этого он категорически не приемлил. Начиналось все с вечерних посиделок, когда весь род, от мала до велика, собирается на центральной площади. Тогда и идут в ход байки, пересуды, обмены свежими новостями да сплетнями. В какой-то момент все это дело стихает по знаку старейшины Сергия, а на самую середину площади выступают барды. У каждого из них своя культурная программа, представляющая собой в основном набор былин, временами исполняемых под аккомпанемент деревянной дудки. Ни ритма при этом, ни рифм естественно не соблюдается. Иначе говоря под понятием «былина» имеется у них в виду определенный, зачастую ограниченный набор слов о происходящих тогда-то и тогда-то событиях. Короче: набор информации. Когда же Степан соорудил себе нечто наподобие гитары и рискнул выйти пред ясны очи всего рода Веперя на одной из таких посиделок с песней Лебединского: «Я убью тебя, лодочник!», то произвел не просто неизгладимое впечатление, а самый, что ни на есть настоящий фурор, причем не только среди женской половины населения, но и среди самих воинов. Это была бомба. Бомба такой разрушительной силы, что без участия Степана отныне не проходили ни одни посиделки. Он улыбнулся, вспоминая, как засветились тогда гордостью глаза Улуши, гордостью за СВОЕГО МУЖА.

Внезапно внимание Степана привлек крик. Кричали с того самого пальца, откуда детвора только что прыгала в воду. Кричали как-то невнятно, и лишь когда до него донесся второй крик, он осознал, наконец, что же он означает.

– Лекич утоп! Утоп Лекич!!!

Миг на осмысление информации, и Степан несется уже к тому месту, откуда прозвучал крик. Именно несется, едва ли не парит над землей. Как ему удается делать это на костылях – он и сам не знает и сейчас даже не задумывается о такой глупости. Как он взберется на палец – вот вопрос. Стены почти что отвесные. По одной из них змеится трещина. Именно так. Именно по этой трещине и взбирались, наверняка, дети. Но у детей были ноги!!! Отменяется трещина, трещина отменяется! Прыгать он будет отсюда, прямо с основания пальца. Камень какой-то высовывается правда из воды, но, если постараться, то можно на него и не попасть, ведь так? «Так», – успокаивает он сам себя и тут же прыгает, летит вниз вместе с костылями. «Как я буду плыть на одних руках?» – мысль обожгла Степана и тотчас же испарилась, потому что водная гладь была уже совсем близко. В последний момент успел набрать в грудь побольше воздуха, ощутил как тело уходит глубоко под воду. Выпустил из рук костыли и открыл глаза. К счастью, вода чистая как слеза, видимость просто отличная. Каждый сантиметр дна виден, а вот тела мальца почему-то нет. Пробкой выскочил наружу, чтобы захватить еще воздуха и краем глаза заметил вдруг светлое пятно ниже по течению. Пятно унесло довольно далеко, но это наверняка Лекич там, это его тело! Грести, грести, как никогда в жизни не греб!!! Вот тело уже совсем близко, Степан приподнимает голову Лекича над водой и начинает грести обратно. Хотя точнее даже не обратно – куда ему против течения! Тело даже без участия мозга, само, принимает решение плыть к ближайшему берегу. Рывок – и ребенок уже на прибрежном песке, глаза его закрыты, лицо выглядит холодным и мертвым. Вокруг начинает собираться толпа зевак, но ему сейчас не до них, ему надо вдохнуть в эту плоть жизнь, если это, конечно, возможно! Руки Степана делают искусственное дыхание: надавливают на грудную клетку раз, второй, третий… Мозг же застыл, парализованный нечеловеческой жутью. ЭТО ЕГО ВИНА!!!

Струйка воды, вытекающая изо рта… и вдруг Лекич закашливается. Поначалу вяло, затем все сильнее и сильнее. Вскоре он уже дышит вполне самостоятельно, и Степан рискует заглянуть ему в глаза. И видит там не ненависть, нет. Глаза Лекича смеются:

– Степан, твои ноги!

Что с ними, что с его ногами? Перебиты? Угораздило-таки попасть на тот камень во время падения? Только сейчас он замечает, что стоит над телом Лекича на четвереньках, стоит вполне самостоятельно, и его вдруг окатывает такой волной немыслимого восторга, что все его прошлые переживания попросту меркнут.

– Лекич…

Малец вскакивает, как ни в чем не бывало, словно это не его тело только что плыло по течению лицом вниз и радуется вместе со Степаном его неожиданному выздоровлению.

– На ноги, на ноги стань, стань на ноги! – он хватает Степана за руку, и тот послушно встает. Ноги подрагивают от напряжения, но Степану даже приятно ощущать, как твердеют мышцы, чувствовать легкое покалывание в икрах. Так и надо, так и должно быть. Он делает несколько шагов, ведомый Лекичем и едва не падает, когда стопа попадает на едва заметную глазу неровность. Затем, подбадриваемый остальной ребятней, делает еще несколько шагов и, вконец обессиленный, присаживается отдохнуть. Глаза его замечают одинокий костыль – тот прибился к берегу совсем рядом и сейчас лежит на песке, терпеливо ожидая, когда же хозяин соизволит наконец забрать его обратно. Тупой деревяшке невдомек, что в ее услугах более не нуждаются.

Из стойбища уже бегут люди, много людей. Наверняка кто-то из ребят успел предупредить их о трагедии. В передних рядах – сухощавый, жилистый воин с кудрявой шевелюрой – Кирий, отец Лекича. Чуть поодаль Степан замечает и его мать – статную, с волосом цвета воронова крыла. Лицо ее перекошено от горя. К счастью, он не видит пока глаз женщины – слишком большое расстояние. Вот толпа приближается и замирает со вздохом изумления, когда Степан встает на ноги, а из-за его широкой спины, словно черт из табакерки, с гиком выпрыгивает живой и невредимый Лекич.

– Сына? – руки Кирия обхватывают ребенка, поднимают высоко-высоко, а затем подносят поближе к глазам, как будто все еще не веря в случившееся чудо.– Ты ли это? – голос Кирия дрожит, кадык дергается вверх-вниз чисто непоседа-попугай на деревянном шестке.

– Я батька, я.

Торжественно, словно какую-то реликвию, Кирий передает сына в руки матери, и та обнимает его так крепко, с таким пылом, что у Лекича из груди едва не выпрыгивает душа, с таким трудом загнанная Степаном обратно в тело. Тем не менее, он находит в себе силы и выдыхает совсем негромко, но его каким-то образом слышат буквально все:

– Меня демон-Степан спас.

В наступившей тишине капли воды падают на песок с мокрых штанин Степана оглушительно громко.