Андрей Земляной - Кровь Рюрика

– Это ещё кто?

– Колдуны, что таскают существ из-за кромки, – пояснил тысячник. – Потому и кромешниками кличут. Упырь, которого ты завалил, тоже оттуда. Случается, прорываются сами, но в основном колдовство чёрное. Тварей этих, конечно, немного, но бывает, что и один целой сотни стоит. Сами европцы лезут редко, но насылают тварей разных, упырей там, навок, умрунов. От того, кроме охотников, и стоит в каждом уезде Перунова сотня. Где-то поспокойнее, как в Сибири, а где-то каждый день сеча, как на западных границах. Кромешников, конечно, ловим да на кол сажаем, но не переводятся. – Тысячник вздохнул и почесал ветвистый шрам на левом плече. – Извести бы колдунов этих под корень, да руки коротки. Их в германских землях, да у галлов учат, а первейшие академии колдовские у испанцев да бриттов. И простой народ от этой нечисти обороняют волхвы наши да воины земли русской. Так что не на гульбище зову. На смертный бой, где мы по одну сторону, а они по другую. И пока мы их не одолеем, не будет покоя. Всё одно пакостить будут.

– Да я как бы и не против, только вот что объясни мне. Кем буду я? Солдатом? Так это мне не интересно. Чтобы мною командовал какой-нибудь… ну вроде вот этого княжича, или как он называется. Знаешь же, что хороший командир – это половина победы. А вот так, ложиться в землю из-за глупости чьей-то…

– Я-то знаю. – Савва усмехнулся. – А вот откуда ты это знаешь?

– Так, воинская деревня-то. – Горыня улыбнулся в ответ. – Только и разговоров на празднике, где кто служил и что там было. Тут, почитай, любой малец малый строевой устав расскажет без запинки.

– Это да. – Тысячник кивнул. – Ну а сам-то кем хочешь быть?

– Так не знаю я толком, ни как война идёт, ни как тварей этих убивают. Разговоры разговорами, но и собственное представление нужно тоже иметь. Вот коли вольным стрелком…

– А потянешь весь приклад? Дорогонько-то будет все за свой счёт брать. – Савва покачал головой. – Там в десять гривен только и уложишься.

– Конь у меня есть, оружие… Ну ружьё ещё прикупить да какую-никакую защиту, чтобы хотя бы грудь прикрыло.

– А, да. Ты же за банду виру свою имеешь, – вспомнил Савва. – Да, там денег, чтобы полк свой собрать, хватит. Но смотри, в вольных могут потребовать испытания, а княжич наверняка подсуетится и сунет опытного бойца, чтобы тот заломал тебя как бы ненароком. И убивать тебе поединщика никак нельзя. Сразу людей против себя поставишь.

– Ладно, на месте посмотрим. – Горыня кивнул. – Есть еще, что мне знать нужно?

– Ну, как… – Тысячник задумался на несколько секунд. – Вольные обычно в отрядах за пластунов да доглядов. Народ там разный, но своих в обиду не дают. В Перуновой сотне их половина, но те наособицу стоят. Вои из первейших и в сече самым остриём идут. А кто в строевых сотнях, так те – стрелками да пушкарями обыкновенно. Ну и, конечно, летуны…

– Летуны? – переспросил Горыня.

– Ну, да. Летуны. – Савва улыбнулся. – Те, кто в воздухолётах летает. Отчаянный народец, но дружный. Да все с княжьего подворья харчуются, да в одеждах шелковых, что с Желтороссии везут. Есть ещё догляды княжьи. Ну, так про них и не узнаешь, пока в порубе [13] Поруб – подвал. у князя не окажешься.

Просидели с Саввой почти до утра, а с рассветом Горыня начал сборы. Он с самого начала предполагал, что может и не задержаться в селе, но вот так, сразу, срываться, конечно, не планировал. Хотя, может, оно и к лучшему. Хозяйства особого не нажил, и собираться толком было нечего. Одел под рубаху медальон, который назначил своим талисманом в этом мире, прихватил личные вещи, деньги в трёх мешках из толстой кожи, почистил и смазал револьверы, надел сшитый по его рисунку патронташ и поверх всего накинул длиннополый пиджак из голландского сукна, тоже пошитый мастерицами Сосновки. Не хватало только широкополой шляпы, чтобы закончить образ.

Дом он отдал тётке Анастасье, с трудом уговорив её на переезд из крошечного домишки с протекающей крышей.

Седлать лошадь он уже более-менее научился и, взгромоздив на Обжору мешки со скарбом и деньгами, повёл в поводу к площади.

На этот раз там собралась практически вся деревня. Провожали трёх молодых воинов, уходивших в войско князя по набору, и вокруг разодетых в яркие ткани новобранцев крутился вихрь из девок, тёток, мамок и детей. Люди заходили в храм Рода группами и по одному и буквально через минуту выходили, оставив небесному Отцу подношение. В основном дарили деньги – горсть медных, иногда серебряных монет, мастерицы – свои изделия, а воины – что-то добытое с врага.

В большой и светлый храм, с высоким куполом и стрельчатыми окнами, забранными тонким «хрустальным» стеклом, Горыня вошёл без трепета и спокойно, как хороший офицер входит в кабинет генерала. То есть понимает – всегда найдётся, за что его взгреть, но косяков особых нет, и потому душа спокойна.

Никифор, встретивший у входа, молча протянул чашу, вырезанную из дерева, и качнул головой в сторону стоявшей в глубине храма статуи. Там, на длинных полках вокруг идола уже стояли рядами такие же чаши. Принятое богами исчезало, а то, что оставалось в чашах, делилось между весью и храмом Рода в Медведевске.

Горыня ссыпал в чашу медные чешуйки своего предшественника по телу и ту серебряную монету, что нашёл в доме. Добавил от себя ещё пять монет и уже понёс, чтобы поставить на полку, когда вдруг остановился.

Сердцем понимая, что не серебро нужно Роду, подошёл ближе к статуе и вгляделся в черты лица, исполненные талантливым резчиком из древесины столетнего дуба. Род в сосновском храме был похож не на гневного карающего бога, а на чуть усталого, но внимательного родителя, с едва заметной полуулыбкой смотрящего на своих детей.

Ссыпав деньги в горсть и спрятав в карман, Горыня поставил чашу перед статуей и, полоснув по ладони ножом, сжал руку в кулак.

Когда в чаше набралось примерно полстакана, перехватил рану куском чистой тряпки, которая лежала в кармане именно на этот случай, и поднял свой дар.

– Прими, Род-батюшка.

Резкая вспышка ударила по глазам, словно взрыв световой гранаты, а когда Горыня проморгался, то сквозь зелёное марево увидел, что чаши в руках нет, как нет и пятен крови на сжатом в руке платке.

– В чём клялся-то? – спросил Никифор, подошедший сзади.

– Да ни в чём. – Горыня поднялся на ноги и оглянулся на слегка опешившего волхва.

– Клятва кровью – серьёзная клятва. Тако вои, что идут на смерть за родную землю, призывают Родово благословение.

– Мне, чтобы защищать родную землю, не нужно клятв. – Горыня, почувствовав, что боль в раненой руке куда-то ушла, размотал платок и увидел, как рана буквально на глазах полностью исчезла. – Я один раз уже поклялся и уверен, что этого достаточно. А вот подношение сделать… Ну, что я купец, чтобы деньгами кланяться? – Он залез в карман и вытащил приготовленные для дара деньги. – Это вот возьми для тех, кто нуждается. Можешь в храм отдать, можешь людям. Сам смотри. И вот это, – он достал из другого кармана горсть гривен, – отдай Тасье. Не берёт она у меня деньги, говорит, что мне нужнее. А хозяйство у неё небогатое. – Он кивнул волхву и вышел из храма на площадь.