Евгений Щепетнов - 1970

Одно мне было непонятно – ее интерес ко мне. Зачем? Я не ее возраста, не ее круга общения. В принципе – у нее вообще не было никакого круга общения после того, как она перешла в интернатуру. Одногруппники все разбежались кто куда: в терапевты, в хирурги, там престижнее. Психиатры не очень-то в цене.

Хотя… как посмотреть. Выгодная должность для психиатра – где-нибудь в психдиспансере. Справки выдавать. За мзду. А потом удивляемся, когда какой-то придурок расстрелял соседей. Или подавил прохожих машиной. Справка-то куплена! Работа в психиатрической лечебнице только для энтузиастов.

Ну… это уже мои домыслы. Из моего времени. Как у них на самом деле, я не знаю. Спрашивать же об этом Оленьку как-то и неудобно. Потому я оставил это на потом.

Само собой, мы не сидели с ней непрерывно, весь день. Она уходила, делала свои дела, работала с другими больными. Но каждый раз возвращалась, и мы снова с ней говорили обо всем на свете. Удивительно, но девочка двадцати четырех лет и старый вояка-циник вдруг обнаружили родственность душ. Так бывает. Наверное.

Я попросил Олю принести мне общие тетрадки и авторучку, мол, возникло у меня вдруг желание кое-что написать. Она пообещала, даже не спросив, что именно я собираюсь писать. А я говорить не стал. Потом как-нибудь. И кстати, Оленька сообщила, что теперь постоянно будет работать только в день – раньше она подменяла врача, хотя по большому счету это запрещено. Нельзя интернов ставить в ночные дежурства. И вообще нельзя подпускать к больным с тем, чтобы интерны ставили диагнозы и лечили. Но, как всегда, врачей не хватает, и приходится идти на нарушения. Хотя тут, в психушке, это не так уж и важно. Не хирургия все-таки и не терапевты. Жизнь спасать не придется.

Так у нас и продолжалось с неделю – я читал книги и писал в тетрадку, сосредоточенно нарабатывая навыки ручного письма. Оля приходила в палату, рассказывала мне о своей жизни, я же… я слушал и думал о том, что очень хочется ее поцеловать. И при этом совершенно точно знал: как только я такое сделаю, тут же наша дружба и закончится. Не знаю, почему я так решил, но… вот знал, и все тут!

Похоже, что она воспринимала меня как некую бородатую подружку. Безопасного и незлобивого друга, от которого не нужно ждать ничего такого, чего ждешь от обычного мужчины. И я никак не мог понять – с чего это она решила, что я совершенно безопасен? Имеется в виду – в сексуальном плане. Ведь видела же – я вполне… хмм… работоспособен! Ну… когда меня докторша слегка помяла.

Кстати сказать, докторша тоже захаживала. Мельком оглядывала, задавала стандартные вопросы: не вспомнил ли я чего-то из прошлой жизни? И уходила, окинув меня внимательным строгим взглядом. Мол, врешь ты, и я это знаю, просто не хочу пока что тебя разоблачать.

В одно из своих посещений Оля сообщила мне, что приходили из милиции – по мою душу. Рассказывали, что я жестоко избил сокамерника и что меня надо за это судить. На что Зинаида Михайловна ответила, что они сами сплавили меня в психушку по причине того, что я совершенно неадекватен. Проще сказать – абсолютный псих. И глупо было бы ждать от психа нормального поведения. И по поводу покалеченного сокамерника высказалась: а кто видел, что пациент его калечил? Может, они сами задержанного набуздали, а теперь пытаются перевесить преступление с больной головы на здоровую! Знает она, как ведутся дела в этом РОВД! И не только в этом! Так что шли бы они…

В общем, ушли несолоно хлебавши. Я вообще-то их понимаю – сейчас начнется служебное расследование, могут полететь головы. А как было бы удобно – взять и повесить дело на психа! Просто замечательно все бы сложилось!

Да хрен им. Пусть выкручиваются, как хотят. Не фиг было совать этого ублюдка в мою камеру. Небось пачкать в других камерах не хотели. Камер-то вообще-то было более чем достаточно! Зачем было ко мне совать? Покошмарить, попрессовать? Скорее всего так. А значит – расплачивайтесь по счетам, идиоты! Перемудрили.

Через неделю, видимо, сочли, что я не очень опасен для окружающих, если не считать опасной мою графоманскую писанину, так что теперь я мог выходить в коридор, в столовую, посещать душ и туалет. И последнее было большим счастьем, которое может понять только человек, запертый в комнате и лишенный элементарных бытовых удобств (посидите-ка в комнате рядом с наполненным горшком! Пусть даже и накрытым крышкой). Я тут же сходил в душ и минут двадцать стоял под секущими тело струями горячей воды. Все-таки не зря у буйных психов есть процедура под названием «контрастный душ» – реально успокаивает.

Намытый, чистый, отправился в свою комнату и с большей энергией принялся описывать приключения своего героя в мире средневекового чистогана. Герой как раз поступил в отряд наемников, сбежав из дома, и готовился к будущим сражениям, усиленно овладевая искусством мечевого боя.

Народу должно понравиться! Из грязи да в князи – настоящий пролетарский сюжет!

И тут задумался… как бы не промахнуться. Вообще-то императоры в СССР как-то не в чести. Надо будет вывести империю настоящим адом для людей, а герой будет освободителем угнетенных и порабощенных. Социалистическую идею продвину – он же комсомолец, в конце-то концов! И пусть он станет не императором, а кем-то вроде президента – демократия и все такое прочее. Но только в конце серии. А пока трудностей ему подкину, пусть себе преодолевает. Предателей побольше – троцкисты, так сказать! Ну и «любофф» – как без «любофф»? Он же не гомосек какой-то, чтобы бродить по миру без женщин! «Первым делом, первым делом… революция! А гаремчик? А гаремчики – потом!» Нет, без гаремчика обойдемся. Это не для советского человека! Аморалка!

Любовный треугольник – это да. Без треугольника нет интриги. И пусть борются за своего любимого с оружием в руках. Пусть в него влюбится принцесса врага-императора. Пусть отдаст за него свою жизнь, спасая от подлого удара в спину со стороны жестокого отца. Оптимистическая трагедия, так сказать.

Книжки четыре или пять в серии – больше я не выдерживаю. Не могу. Тем, кто пишет серии по тридцать книжек, памятники надо ставить при жизни. Уже к пятой книжке начинаешь ненавидеть героев и хочешь их убить. А это неправильно! Герой должен жить! Главный герой. Могут умереть все вокруг, весь мир в труху! Но герой пускай живет.

Через десять дней после того, как я оказался в психушке, ко мне в палату (а я так и жил в ней один) пришла Зинаида Михайловна. Войдя, она поздоровалась, осмотрела меня сверху донизу, а я сидел за столом с авторучкой в руке, потом повернулась к двери, вынула из кармана связку ключей и, не торопясь, заперла замок.

Я слегка удивился, но ничего не сказал. А что тут скажешь? Вообще-то я тут не хозяин. Скорее наоборот – узник. Да, именно узник! Я арестант, которого поместили в психушку. И прав у меня столько же, сколько их есть у домашнего кота. Впрочем, у кота прав гораздо больше.