Гай Давенпорт - Концерт Шампетр ре-диез

СОВЕЩАНИЕ

- В действительности, сказала фру Оверсков, мне кажется, комиксы - от лютеранского синода. Несмотря на всю свою графическую недвусмысленность, они подозрительно предостерегающи.

- Весь опыт побуждаем моралью.

- Питер их читает Джеремайасу, а тот оспаривает и исправляет слова, о которых потом у меня спрашивает. Я не подслушиваю. У детей голоса в десять раз громче, чем у взрослых. Их, наверное, и шведам слышно.

СЕВЕРНЫЙ ЛУГ С ДИКИМИ ЦВЕТАМИ

Между Птицами Израиля и Spejderliv на нижней полке - Fjallflora. Э-эй! Кристиан на луговом склоне - Питеру к березам на горизонте вдоль ручейков, поросших дикой яркости осокой, что кажется нарисованной, и Адаму возле валунов, затянутых иззелена-золотыми лишайниками с серебристыми бушпритами побегов, небо - полуденно голубое, все они достаточно далеко друг от друга, чтобы голоса доносились поло, но хорошо видны друг другу.

Неухоженные летние волосы Кристиана буйны и по-шетландски лезут в глаза, в уши, каштаново-смуглый нос шелушится после недели в походе, Хьюго и стайка веснушчатых костлявых щенков, полуспятивших от геологии где-то внизу у подножья, а остальные спортивно ориентируются на местности и носятся туда-сюда, словно бекасы. Кристиан подает сигнал: стойте, где стоите, - расстегиваясь. Зачем?

Смотрите.

Тетеревиная осока взъерошена ветерком. Кристиан рассупонивается.

Трреск. Ullvide.

Адам в поисках мышиных гнезд и муравьиных царств и, быть может, pysslinger величиной с большой палец, не обращая внимание на предсказуемую непредсказуемость Кристиана, который, тем не менее, расстегнул ремень, пока Питер тем временем стягивал свои короткие синие брючки одной рукой, а другой размахивал кепчонкой, Питер в толстых белых носках, съехавших кучкой на лодыжки, стоит посреди ивняка и исландских лютиков, O jo!

Что делать-то? просемафорил Адам, когда увидел, что Кристиан почти совсем нагишом, а стащив через голову рубашку, и вовсе оголился, а Питер пытается снять свои синенькие штанишки и белье прямо через походные башмаки и не может.

Бледно-желтая бабочка.

Одежда, сообщил Адам муравьям, - для того, чтобы вещи носить. Поднеся ладони рупором, он позвал Кристиана, писавшего золотой аркой, чтоб тот засвидетельствовал, как Питер не знает, что ему делать со штанами и ботинками.

Его собственные брюки содержали фляжку, швейцарский складной нож армейского образца, компас и бандану, обмотанную вокруг ремня, не говоря уже обо всяких сокровищах в карманах. Гологрудый, он направился к Кристиану.

Сладкий воздух, с ароматом луга.

Питер волочил за собой башмаки, одежду и ранец, роняя то носок, то трусики, и нагибаясь за ними. Эльф перетаскивает пожитки.

Треугольник, промолвил Кристиан. Если мы сохраним это расстояние, то сможем таким треугольником передвигаться по всему лугу. Любой угол может пойти, а остальные - за ним. У Кристиана вафля встала, сказал Питер, а зачем треугольником?

- Это потому, что я тебя люблю, наверное, знаешь?

Бабочки.

Питер задумался, почесывая колено. Мошкара. Я люблю Адама, сказал Питер, правда, Адам?

СОВЕЩАНИЕ

- Не спать с ним невозможно, сказал Расмус. Он никогда не видел пижаму и тщательно и молча наблюдал, как я покупаю ему две пары, пока не сказал, что носить их не станет. Когда же я уговорил его надеть, он на нее смотрел все время так, будто я заставил его носить платье. Как бы то ни было, пижаму он снял, только мы стали укладываться. Сказал, что не хочет, чтобы она мялась.

- Тебе же все это нравится, разве не так? спросила фру Оверсков. Мне тоже.

ГОДНАТБЕСЁГ

Папа ухмылялся. Можно в гости? Мама пишет, чтобы успеть к сроку. Не читать сказочку на сон грядущий, нет, а ради дружбы в такой пасмурный вечер, с тучами из Лапландии, в теплой комнатке, полной сыновей. В своем пестром коротком кимоно с болтающимся малиновым поясом и трусиках только что из сушилки, волосы влажные.

Что они читают? А Питер может пускать свою мышку рысью лишь столько-то раз в день, уж такова природа.

- Но, сказал Адам, уступая кусок своей постели и обхватив Папу руками за плечи, как называется, когда ни остановиться, и ни начать? Не дразнись, сказал Питер, катапультируясь, чтобы проскакать галопом по папиным ляжкам, балансируя, точно гимнаст, и раскачиваясь. Расскажи нам еще раз, как Фрэнк Ллойд Райт(9)

протекает, а Ле Корбюзье(10) трескается и разваливается на кусочки, а Роджерса и Пиано(11) нужно постоянно подкрашивать, как мост Золотые Ворота, а стеклянные небоскребы Миса(12) должны мыть сверху донизу люди на веревке. Адам и Кристиан своих мышек тоже рысью пускают.

- Если б Адам дал ему немного места на Папе, Питер по Папе мог бы пройтись, осторожно - от колен до плеч, и не тяни меня за лодыжки. Папа сказал, что подержит его за лодыжки и направит, куда нужно, а с таза на ребра переступай полегче. Маленькими шажками. А вы знаете, что оба родились с эрекциями? Нянечки хихикали. Врач сказал, что это довольно обычное дело, природа там и тогда испытывает одну из своих систем. Легче, легче.

- Чувствуешь сердце под моей правой ногой. Сквозь волосы.

Плечи. Смотрит вниз, Папа смотрит вверх. Спай мошонки Питера походил на рубец афинской бутылочки для масла, шестого века. Оливковое масло атлета с ароматом укропа, бутылочка в форме того, на что я сейчас уставился, беспомощно, ящерка маленького мальчика и пара яичек. У Питера они подают большие надежды.

- Свен и Расмус в нашем скаутском отряде много всего про греков знают. И сами на греков похожи. У Расмуса уже большой, как у Папы. Они со Свеном лучшие друзья, они друг в друга влюблены. Ничего себе не позволяют, знаешь, потому что говорят, что контролировать себя - хорошее свойство характера. Поэтому они ведут себя прилично, по крайней мере - говорят, что ведут себя прилично. Им бы с Питером познакомиться - краснеть тогда неделю будут.

Папа сказал, что знает отца и тетю Расмуса.

Питер, размахнувшись одной ногой и крутнувшись на другой, спрыгнул на пол, спружинив. На коленях, уперев локти в постель, засунув голову Адаму между ног, а тот тем временем снова полез обниматься одной рукой, в то же время стаскивая все ниже и ниже пижамные штаны, чтобы быть Ариэлем, пока Папа говорил, что Питер - милый эльф, помогая ему стянуть куртку, однако, Адам - Ариэль из Шекспира, или Черубино из Моцарта, Ариэль Гуннара Рунга в Брандес-Центре, оттянул большим пальцем резинку папиных плавок, комментируя, что волосы, которые, точно коврик у двери, лежат на груди и спускаются по всей середине, и закручиваются вокруг пупка, заходят и вот в этот кустарник, вот тут, у тебя в трусах, а я лыс как младенец, от самых бровей к югу. У Адама пушок кое-какой прорастает. Ну как я могу верх пижамы сбросить, если Адам меня ногами, как ножницами, обхватил? Он, правда, тоже с себя штаны не может снять. У него тоже рубчик есть.