Лерой Джонс - Летучий голландец

КЛЭЙ. Значит, вы уже ели яблоки с кем-то другим?

ЛУЛА. Да. Не скажу, с кем. Это было в прошлую субботу, вечером. Я открыла дверь. Свою дверь на вершину блаженства. Пять раз. Больше многих итальянцев и лживых американцев. И чистила с ним морковь. И еще... ( Смотрит на него.) Чья-то рука расстегивала пуговки на моем платье, чья-то рука снимала с меня юбку. Чья-то рука. Чья-то любимая рука.

КЛЭЙ. Вы не обидитесь, если я скажу слишком зло?

ЛУЛА. Все, что ты говоришь, и так зло. ( Передразнивает.) Все, что ты делаешь, так обаятельно. Ха. В этом стареньком забавном жакетике, застегнутом на все пуговицы. ( Оживляется, трогая его жакет.) С чего это ты взял, что жакет и галстук уместны в такую жару? И почему ты надеваешь галстук с жакетом? Твои предки были рождены ведьмами или революционерами после повышения цен на чай... Парень, их тесная одежонка, перешедшая к тебе по наследству, должно быть, сильно жмет? А как насчет пинджака на трех пуговицах, а? Это правда, что ты должен быть в полосатом жакетике и в пиджачке на трех пуговицах, ведь твой батя был рабом и не учился в Гарварде?

КЛЭЙ. Мой отец был ночным сторожем.

ЛУЛА. И ты ходил в престижный колледж, где все мыслили, как Аверелл Гарримен...

КЛЭЙ. Все, кроме меня...

ЛУЛА. А ты мыслил как кто? И как кто теперь?

КЛЭЙ. ( Смеется, не понимая, куда клонит женщина.) Скорее всего, в колледже я чувствовал себя Бодлером. Но сейчас уже, конечно, нет.

ЛУЛА. Об чем спорим, что ты никогда не считал себя черным ниггером? ( Говорит серьезно, а затем давится от смеха. КЛЭЙ ошеломлен, но после потрясения он быстро пытается отнестись к этому как к шутке. ЛУЛА пронзительно кричит.) Черный Бодлер!..

КЛЭЙ. Да, это так...

ЛУЛА. Парень, ты еще зеленый... Я беру свои слова назад. Все, что ты сказал мне - не со зла. На этом закончим. А тебе бы работать на телевидении...

КЛЭЙ. А вы и так говорите, будто уже на телевидении.

ЛУЛА. Потому что я актриса.

КЛЭЙ. Актриса, и неплохая.

ЛУЛА. Ты ошибаешься. Я не профессиональная актриса. Я только так сказала. Я всегда обманываю. Я никто, милый, и не забывай об этом. ( Смеется.) Хотя моя мать была коммунисткой. Только в моей семье могло случиться такое.

КЛЭЙ. А моя мать была республиканкой.

ЛУЛА. А твой отец голосовал за человека, а не за партию!

КЛЭЙ. Точно!

ЛУЛА. Да, за человека. Да, да, за него.

КЛЭЙ. Да!

ЛУЛА. И за Америку, которая дала ему право голоса! Да?

КЛЭЙ. Да.

ЛУЛА. Тогда да здравствуют оба твоих родителя! Потому что даже если они и расходятся во взглядах на политику, они не забыли про союз любви и жертвенной страсти, который привел к рождению цветка жизни - благородного Клэя, ведь, кажется, таково твое мирское имя?

КЛЭЙ. Да, Клэй.

ЛУЛА. Да здравствует союз любви и жертвенной страсти, что привел к рождению благородного Клэя, Клэя Уильямса! Ура! Но более всего - пусть здравствует Клэй - черный Бодлер! ( И с неприкрытым цинизмом ) Мой Христос. Мой бедный Христос.

КЛЭЙ. Благодарю вас, мэм.

ЛУЛА. А ведь люди могут принять тебя за гостя будущего!? И терпеть, чтобы ты не мог убивать их, когда вздумается...

КЛЭЙ. Что?

ЛУЛА. Ты убийца, Клэй, и ты знаешь это. ( Ее голос приобретает таинственную значительность.) Ты знаешь проклятье господне, но и я, к счастью, знаю...

КЛЭЙ. Я?

ЛУЛА. Ты оборачиваешься тенью - точно нечистый дух!

КЛЭЙ. ( Презрительно фыркает.) Да?

ЛУЛА. Ты притворяешься человеком, но я-то вижу тебя насквозь. Ты убийца! Но я могу противостоять тебе. Мы стоим друг друга. Мы оба притворяемся обычными приятными людьми, но мы - потрошители, выворачивающие наизнанку кишки городских клоак.

( Она кричит так громко, как только может.) Все, все поглотит пучина!

Занавес.

Вторая сцена.

Сцена оформлена также, как и прежде, однако, теперь и другие места в вагоне освещены. И повсюду на сцене, изображающей метро, появляются другие люди. Возможно, один или двое садятся в вагон, как только начинается действие, хотя ни КЛЭЙ, ни ЛУЛА их не замечают. Галстук у КЛЭЯ развязался. ЛУЛА поглощена чтением книги.

КЛЭЙ. Так как с вечеринкой?

ЛУЛА. Я знаю, что все будет здорово. Ты понимаешь меня, и это самое главное. Да, я могу быть довольно странной, немного надменной и чуть молчаливой, гулять длинными медленными шагами.

КЛЭЙ. Ничего.

ЛУЛА. Когда ты выпьешь, ты обнимешь меня очень нежно за талию, и я посмотрю на тебя пристально, облизывая свои губы.

КЛЭЙ. А что, это мы можем...

ЛУЛА. Ты будешь говорить с молодыми о своих взглядах, со старыми - о планах на будущее. Если встретишь очень скучного и скрытного приятеля, может, подойдешь ко мне и мы постоим рядом, потягивая спиртное, и обменяемся воспоминаниями. Атмосфера вечера будет пропитана любовью и ее видимостью...

КЛЭЙ. По-моему, просто великолепно.

ЛУЛА. И в конце каждому начнет казаться, будто никто здесь не знает его имени, и тогда... ( Она тяжело молчит.) Все присутствующие будут клясться в вечной дружбе, в которую ты, разумеется, не веришь.

КЛЭЙ. ( Целует ее шею и пальцы.) И что тогда?

ЛУЛА. Что тогда? Тогда мы выйдем на улицу, будет поздняя ночь, вдохнем свежий воздух, покушаем яблоки и неторопливо пойдем ко мне домой.

КЛЭЙ. А почему неторопливо?

ЛУЛА. Мы будем рассматривать витрины магазинов и выкидывать какие-нибудь странные штуки, например, если встретим еврея-буддиста, то непременно умерим его самомнение после слишком крепкого кофе.

КЛЭЙ. И во имя какого бога?

ЛУЛА. Моего.

КЛЭЙ. А какой у тебя бог?

ЛУЛА. Такой же, как и у тебя.

КЛЭЙ. Так у нас он один?

ЛУЛА. Ну, конечно. ( Обращает внимание на одного из входящих людей.)

КЛЭЙ. А потом пойдем домой, если ничего не случится?

ЛУЛА. ( У нее портится настроение, но она скрывает это.) Пойдем ко мне домой, конечно.

КЛЭЙ. Ну само собой!

ЛУЛА. Поднимемся по ступенькам на наш этаж...

КЛЭЙ. Вы живете не в небоскребе?

ЛУЛА. Да я могу жить где угодно! Только на напоминай мне, пожалуйста, об особой форме безумия...

КЛЭЙ. Так, мы поднимаемся по ступенькам на наш этаж...

ЛУЛА. С яблоком в руке я открываю дверь и завлекаю тебя, мою нежненькую большеглазенькую добычу, в мою - ну как сказать? - лачугу...

КЛЭЙ. А что будет дальше?

ЛУЛА. А затем будут танцы-шманцы-обжманцы, разные там игры, затем много-много бокалов вина, и после всего этого начнется настоящий кайф...

КЛЭЙ. Ах, настоящий кайф! ( Смущается и из-за этого явно недоволен собой.) А как это?

ЛУЛА. ( Смеется.) Это будет настоящий кайф в темном спящем доме. Да-да, настоящий! Он поднимет тебя над землей, над улицей, заселенной невежественными ковбоями. Я покажу тебе небо в алмазах, нежно сжав твою влажную руку своей...

КЛЭЙ. А почему влажную?

ЛУЛА. Тогда сухую - как зола.

КЛЭЙ. И холодную?

ЛУЛА. От тебя зависит, какую. У меня не холодно. В моей темной комнате тепло. И мы будем сидеть и говорить там долго, бесконечно долго.