Джон Голсуори - Конец главы

- Его не стошнит?

- Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, - они пугаются всплеска. Ну!

Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.

- Вот шампунь. Это все-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.

Динни плеснула шампунем на черную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала ее и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.

- Уф! Спина затекла. Отожми на нем, шерсть и спускай воду. Я его придержу.

Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вел себя так, словно был не слишком огорчен расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.

- Не отпускай! - закричала Динни. - Его нужно вытереть тут же в ванне.

- Понятно. Обхвати его за шею и держи.

Закутанный в простыню, пес с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.

- Потерпи, бедный мой, сейчас все кончится и ты будешь хорошо пахнуть.

Собака опять начала отряхиваться.

Уилфрид размотал простыню.

- Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернем, пусть обсыхает.

Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.

- Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.

- Как мы назовем его, Динни?

- Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.

Собака не откликнулась ни на одну.

- Ладно, - сказала Динни. - Назовем его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.

XVIII

Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжелым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она все еще находилась в Лондоне. Даже ее слова: "Формально мы не помолвлены", - никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: "Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчета о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:

- Он почти все время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нем тоже прекрасные. Необъяснимый случай!

- Ты читал его стихи, Кон?

- Нет. Как их достать?

- У Динни где-то есть. Страшно горькие... Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.

- Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвященная этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.

- Все поэты такие.

- Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!

- Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, - возразила леди Черрел.

- В таких вопросах не может быть двух мнений, - по крайней мере, у людей, которые идут в счет, - отрезал генерал.

- А разве в наши дни такие еще сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жестко произнес:

- Аристократия осталась костяком Англии. Все, что держит страну на плаву, - от нее. Пусть социалисты болтают что угодно, - тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.

Леди Черрел, удивленная такой длинной тирадой, подняла голову.

- Допустим, - согласилась она. - Но что же все-таки делать с Динни?

Сэр Конуэй пожал плечами:

- Ждать, пока не наступит кризис. Оставить ее без гроша - устарелый прием, да о нем и вообще не может быть речи, - мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай...

У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.

- Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.

- Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.

- Не думаю, чтобы он увлекся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.

Джин скорчила гримаску:

- Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:

- А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.

- Смотри, с Динни надо быть начеку.

- Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флер. Она должна его хорошо знать, - он был у них шафером.

- Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.

На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все еще спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своем избирательном округе.

- Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность - это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?

Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушенные длинными ресницами, и Флер чуть не подпрыгнула. В самом деле - тигрица!

- Дело касается Динни и ее молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.

Флер кивнула.

- Что можно предпринять? Флер насторожилась. Ей - двадцать девять, Джин - всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.

- Я давным-давно не видела Уилфрида.

- Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.

- Я отнюдь не уверена, что она начнется, даже если поэма увидит свет.

Люда склонны прощать Аяксам их безумства.

- Вы не бывали на Востоке.

- Нет, бывала, - я совершила кругосветное путешествие.

- Это совсем не то.

- Дорогая, простите, что я так говорю, - извинилась Флер, - но Черрелы отстали от века лет на тридцать.

- Я - не Черрел.

- Верно. Вы - Тесбери, а эти еще почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, - разве они теперь идут в счет?

- Да, идут - для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.

- Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.

Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!

- Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.

Флер улыбнулась:

- Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчетах, если скажу, что в Лондоне не найдется и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдется даже одного из сорока, который не забыл бы обо всем этом ровно через две недели.