Джон Голсуори - Сага о Форсайдах

Он прошел под аркой, с которой сняли наконец - слава богу - уродливый землисто-серый прожектор - "Навели бы лучше прожекторы на дорогу, по которой все они идут, - подумал он, - осветили бы свою пресловутую демократию", - и он направил стопы свои по Пикадилли, минуя клуб за клубом. В фонаре "Айсиума" сидит, несомненно, Джордж Форсайт. Джордж так раздобрел, что проводит в клубе почти все свое время - некий недвижный, насмешливый, сардонический глаз, наблюдающий падение людей и нравов. И Сомс ускорил шаг, так как чувствовал себя всегда неловко под взглядами своего двоюродного брата. Джордж, как он слышал, в разгар войны написал воззвание за подписью "Патриот", в котором жаловался на истерию правительства, снижающего рацион овса скаковым лошадям. Да, вот он сидит, высокий, грузный, элегантный, чисто выбритый, со слегка поредевшими гладкими волосами, от которых неизменно пахнет превосходным одеколоном, и держит в руке неизменный розовый листок спортивной газеты. Джордж не меняется! И, может быть, в первый раз у Сомса забилось под жилетом теплое чувство к этому пересмешнику. Его дородность, его безукоризненный пробор, тяжелый взгляд его бычьих глаз являлись гарантией, что старый порядок не так-то легко свалить. Он увидел, что Джордж пригласительно машет ему розовым листком - верно, хочет справиться насчет своих денег. Его капитал все еще находился под опекой Сомса: вступив компаньоном-пайщиком в юридическую контору двадцать лет назад, в тот мучительный период своей жизни, когда он разводился с Ирэн, Сомс как-то незаметно для других и для себя удержал за собой управление всеми денежными делами Форсайтов.

После минутного колебания он кивнул Джорджу и вошел в клуб. Со времени смерти в Париже его зятя Монтегью Дарти - смерти, которую каждый объяснял по-своему, соглашаясь лишь в одном, что это не самоубийство, "АйсиумКлуб" казался Сомсу более приличным, чем раньше. Джордж тоже, как ему было известно, успел "перебеситься", растратил свой прежний пыл и окончательно отдался чревоугодию, выбирая лишь самые изысканные блюда, чтобы дальше не полнеть, да сохранил, по его собственным словам, "только двух-трех старых кляч, дабы не утратить окончательно интереса к жизни". Итак. Сомс подсел к своему двоюродному брату у столика в фонаре, не испытывая, как в былые времена, стеснительного чувства, что он совершает нескромность. Джордж протянул ему холеную руку.

- Мы с тобой давно не виделись, с начала войны. Как поживает твоя жена?

- Благодарю, - холодно ответил Сомс, - недурно.

Скрытая усмешка покривила на мгновение мясистое лицо Джорджа и плотоядно притаилась в глазу.

- Этот бельгиец Профон, - сказал он, - прошел у нас в члены клуба. Подозрительный субъект.

- Н-да, - пробурчал Сомс. - О чем ты хотел со мной поговорить?

- О старом Тимоти; он может каждую минуту сорваться с крючка. Завещание он, наверно, составил?

- Да.

- Так вот, тебе или кому-нибудь из нас следовало бы его навестить как-никак последний из старой гвардии; ведь ему стукнуло сто. Он, говорят, совсем превратился в мумию. Где вы думаете его похоронить? Он заслужил пирамиду.

Сомс покачал головой.

- Похороним его в Хайгете, в фамильном склепе.

- Правильно. Наши дорогие старушки соскучились там по нему. Говорят, он еще проявляет интерес к еде. Он, знаешь ли, может долго протянуть. Нам ничего не причитается за наших стариков? Десять старых Форсайтов жили в среднем по восемьдесят восемь лет. Я высчитал. Государство должно бы выдать за них премию - приравнять их к тройням.

- Это все? - спросил Сомс. - А то мне пора идти.

"Филин ты этакий", - ответили, казалось, глаза Джорджа.

- Да, все. Загляни к старичку в мавзолей - вдруг захочет попророчествовать, - усмешка замерла в обильных рытвинах на его лице. Он добавил: Неужели вы, адвокаты, еще не изобрели способа отлынивать от подоходного налога, будь он трижды проклят! Он дьявольски бьет по наследственной ренте. Я привык получать две с половиной тысячи в год, а теперь мне оставили какие-то нищенские полторы тысячи, а жизнь вздорожала вдвое.

- Эге! - промычал Сомс. - Скачки становятся не по карману?

Насмешливо-оборонительная улыбка пробежала по лицу Джорджа.

- Да, - сказал он, - я так воспитан, чтобы ничего не делать, и вот теперь, на склоне лет моих, нищаю с каждым днем. Эти лейбористы намерены драть с нас семь шкур, пока не оберут дочиста. Чем ты думаешь тогда зарабатывать свой хлеб? Я буду работать свои шесть часов в день - буду обучать политиков искусству понимать юмор. Мой тебе совет, Сомс: пройди в парламент, обеспечь себе четыреста фунтов в год [5] и найми меня учителем.

И, когда Сомс удалился, он занял свое прежнее место у окна в фонаре.

Сомс шел по Пикадилли, углубившись в размышления, вызванные словами кузена. Он всегда трудился и копил, а Джордж всегда бездельничал и транжирил; и все-таки, если дело дойдет до конфискации, то в первую голову будет ограблен он, бережливый труженик! Это было отрицанием всякой добродетели, ниспровержением всех форсайтских принципов. А может ли цивилизация строиться на каких-либо иных принципах? Сомс полагал, что не может. Правда, картин у него не отберут - не поймут их ценности. Но сколько будут стоить картины, если эти сумасброды начнут нажимать на капитал? Ровным счетом ничего. "Я не за себя тревожусь, - думал он. - Я мог бы жить на пятьсот фунтов в год - в моем-то возрасте - и не заметил бы разницы". Но Флер! Это состояние, так умно застрахованное, эти сокровища, так старательно выбранные и накопленные, - все это предназначалось для нее. И если окажется, что он не сможет передать или завещать их дочери, тогда жизнь бессмысленна, и что пользы тогда ходить на сумасшедшую футуристическую выставку и раздумывать, есть ли у "будетлян" какое-нибудь будущее?

Как бы там ни было, прибыв в галерею на Корк-стрит, он заплатил свой шиллинг, купил каталог и вошел. По зале слонялось человек десять посетителей. Сомс храбро двинулся к чему-то, что показалось ему похожим на фонарный столб, накренившийся от столкновения с автобусом. Вещь была выдвинута на три шага от стены и в каталоге названа "Юпитером". Сомс с любопытством осматривал ее, так как с недавнего времени уделял некоторое внимание скульптуре. "Если это Юпитер, - думал он, - то какова же Юнона?" И вдруг, как раз напротив, он узрел и ее. Богиня показалась ему как нельзя более похожей на водокачку с двумя рычагами, слегка запорошенную снегом. Он глядел на нее в недоумении, когда налево, рядом с ним, остановились двое.

- Сногсшибательно! - громко сказал один из них.

- Жаргонное словечко! - проворчал про себя Сомс.

Мальчишеский голос другого возразил:

- Брось, старина! Это же издевательство над зрителями. Он, когда мастерил свою олимпийскую парочку, верно, приговаривал: "Посмотрим, как проглотит их наше дурачье". А дурачье глотает и облизывается.