Джон Голсуори - Сага о Форсайдах

- А какая ссора? Из-за чего? - услышал он вопрос дочери.

- Из-за дома. Для тебя это дело далекого прошлого. Твой дедушка умер в тот самый день, когда ты родилась. Ему было девяносто лет.

- Девяносто? А много есть еще Форсайтов, кроме тех, которые значатся в "Красной книге?" [7]

- Не знаю, - сказал Сомс. - Они теперь все разбрелись. Из старшего поколения все умерли, кроме Тимоти.

- Тимоти! - Флер всплеснула руками. - Как забавно!

- Ничуть! - проворчал Сомс.

Его оскорбило, что Флер нашла имя "Тимоти" забавным, как будто в этом скрывалось пренебрежение к его предкам. Новое поколение готово смеяться над всем прочным и стойким. "Загляни к старичку, пусть попророчествует". Ах! Если б Тимоти мог видеть беспокойную Англию своих внучатых племянников и племянниц, он, конечно, сказал бы о них крепкое словцо. И невольно Сомс поднял глаза на окна "Айсиум-Клуба"; да, Джордж-все еще сидит у окна с тем же розовым листком в руке.

- Папа, где это Робин-Хилл? Робин-Хилл! Робин-Хилл, вокруг которого разыгралась та старая трагедия! К чему ей знать?

- В Сэрри, - пробормотал он, - неподалеку от Ричмонда. А что?

- Не там ли этот дом?

- Какой дом?

- Из-за которого вышла ссора.

- Да. Но что тебе до этого? Мы завтра едем домой, ты бы лучше подумала о своих нарядах.

- Благодарю! Они все уже обдуманы. Ссора, кровная вражда! Как в библии или как у Марка Твена - вот занятно! А какую ты играл роль в вендетте, папа?

- Тебе до этого нет дела.

- Как! Но я ведь должна ее поддерживать?

- Кто тебе это сказал?

- Ты сам, дорогой мой.

- Я? Я, наоборот, сказал, что к тебе это не имеет никакого касательства.

- И я так думаю. Значит, все в порядке.

Она была слишком хитра для него: fine, как выражалась иногда о дочери Аннет. Остается только как-нибудь отвлечь ее внимание.

- Тут выставлено хорошее кружево, - сказал он, останавливаясь перед витриной. - Тебе должно понравиться.

Когда Сомс уплатил и они снова вышли на улицу. Флер сказала:

- По-моему, мать того мальчика для своего возраста очень красивая женщина. Я красивей не видела. Ты не согласен?

Сомс задрожал. Что за напасть! Дались ей эти люди!

- Я не обратил на нее внимания.

- Дорогой мой, я видела, как ты поглядывал на нее.

- Ты видишь все и еще много сверх того, что есть на самом деле!

- А что представляет собой ее муж? Ведь он тебе двоюродный брат, раз ваши отцы были братья.

- Не знаю, скорей всего умер, - с неожиданной силой сказал Сомс. - Я не видел его двадцать лет.

- Кем он был?

- Художником.

- Вот как? Чудесно!

Слова; "Если хочешь меня порадовать, брось думать об этих людях" просились Сомсу на язык, но он проглотил их - ведь он не должен был выказывать перед дочерью свои чувства.

- Он меня однажды оскорбил, - сказал он.

Ее быстрые глаза остановились на его лице.

- Понимаю! Ты не отомстил, и тебя это гложет. Бедный папа! Ну, я им задам!

Сомс чувствовал себя так, точно лежал в темноте и "ад лицом его кружился комар. Такое упорство со стороны Флер было ему внове, и, так как они уже дошли до своего отеля, он проговорил угрюмо:

- Я сделал все, что мог. А теперь довольно об этих людях. Я пройду к себе до обеда.

- А я посижу здесь.

Бросив прощальный взгляд на дочь, растянувшуюся в кресле, - полу досадливый, полувлюбленный взгляд, - Сомс вошел в лифт и был вознесен к своим апартаментам в четвертом этаже. Он стоял в гостиной у окна, глядевшего на Хайд-парк, и барабанил пальцами по стеклу. Он был смущен, испуган, обижен. Зудела старая рана, зарубцевавшаяся под действием времени и новых интересов, и к этому зуду примешивалась легкая боль в пищеводе, где бунтовала нуга. Вернулась ли Аннет? Впрочем, он не искал у нее помощи в подобных затруднениях. Когда она приступала к нему с расспросами о его первом браке, он всегда ее обрывал; она ничего не знала о его прошлом, кроме одного - что первая жена была большою страстью его жизни, тогда как второй брак был для него только сделкой. Она поэтому затаила обиду и при случае пользовалась ею очень расчетливо. Сомс прислушался. Шорох, смутный звук, выдающий присутствие женщины, доносился через дверь. Аннет дома. Он постучал.

- Кто там?

- Я, - отозвался Сомс.

Она переодевалась и была не совсем еще одета. Эта женщина имела право любоваться на себя в зеркале. Были великолепны ее руки, плечи, волосы, потемневшие с того времени, когда Сомс впервые познакомился с нею, и поворот шеи, и шелковое белье, и серо-голубые глаза под темными ресницами - право, в сорок лет она была так же красива, как в дни первой молодости. Прекрасное приобретение: превосходная хозяйка, разумная и достаточно нежная мать. Если б только она не обнажала так цинично сложившиеся между ними отношения! Питая к ней не больше нежности, чем она к нему. Сомс, как истый англичанин, возмущался, что жена не набрасывает на их союз хотя бы тончайшего покрова чувств. Как и большинство его соотечественников, он придерживался взгляда, что брак должен основываться на взаимной любви, а когда любовь иссякнет или когда станет очевидным, что ее никогда не было - так что брак уже явно зиждется не на любви, - тогда нужно гнать это сознание. Брак есть, а любви нет, но брак означает любовь, и надо как-то тянуться. Тогда все удовлетворены, и вы не погрязаете в цинизме, реализме и безнравственности, как французы. Мало того, это необходимо в интересах собственности. Сомс знал, что Аннет знает, что оба они знают, что любви между ними нет. И все-таки он требовал, чтобы она не признавала этого на словах, не подчеркивала бы своим поведением, и он никогда не мог понять, что она имеет в виду, обвиняя англичан в лицемерии. Он спросил:

- Кто приглашен к нам в Шелтер на эту неделю?

Аннет слегка провела по губам помадой - Сомс всегда предпочитал, чтобы она не красила губ.

- Твоя сестра Уинифрид, Кардиганы, - она взяла тонкий черный карандашик, - и Проспер Профон.

- Бельгиец? Зачем он тебе?

Аннет лениво повернула шею, подчернила ресницы на одном глазу и сказала:

- Он будет развлекать Уинифрид.

- Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь развлек Флер; она стала капризной.

- Капризной? - повторила Аннет. - Ты это в первый раз заметил, друг мой? Флер, как ты это называешь, капризна с самого рождения.

Неужели она никогда не избавится от своего картавого "р"? Он потрогал платье, которое она только что, сняла, и спросил:

- Что ты делала это время?

Аннет посмотрела на его отражение в зеркале. Ее подкрашенные губы улыбались полурадостно, полунасмешливо.

- Жила в свое удовольствие, - сказала она.

- Угу! - угрюмо произнес Сомс. - Бантики?

Этим словом Сомс обозначал непостижимую для мужчины женскую беготню по магазинам.

- У Флер достаточно летних платьев?

- О моих ты не спрашиваешь.

- Тебе безразлично, спрашиваю я или нет.