Генри Миллер - Тихие дни в Клиши

Все это выплеснулось наружу в краткий промежуток между приемом заказа и появлением кофе на столе. Выплеснулось на диковинном английском моей собеседницы, который в сочетании с низким, хрипловатым тембром голоса, наивной серьезностью интонаций и ее нескрываемым стремлением непременно прийтись мне по вкусу (чем черт не шутит, а вдруг перед нею очередной м-р Уинчелл?) не на шутку растрогал меня. Последовала томительно долгая пауза, и в моей памяти всплыли слова, сказанные Карлом за обедом. Что ни говори, эта женщина безошибочно воплощала "мой тип" и, пусть на сей раз он и не сделал никакого пророчества, несомненно вынимая часы, мог бы описать в мельчайших, подробностях, заключив своим тра- __________ * У нее были на то основания (фр.)

378

диционным: "Через десять минут она будет стоять на перекрестке такой-то и такой-то улиц".

-- Что вы делаете в Париже? -- спросила она, переводя разговор в более привычное русло. И тотчас, едва я открыл рот, перебила меня вопросом, не хочу ли я есть. Я ответил, что лишь недавно отлично поужинал. Предложил ей рюмку ликера и еще кофе. И вдруг поймал на себе ее ровный, неотрывный, до неловкости пристальный взгляд. Мне подумалось, что в ее воображении вновь возник образ отзывчивого м-ра Уинчелла, что она молчаливо сравнивает меня с ним, уподобляет меня ему и, быть может, в душе благодарит Господа за то, что он послал ей еще одного американского джентльмена, а не тупоголового француза. Коль скоро направленность ее мыслей была именно такова, казалось нечестным позволить ей и дальше питать иллюзии на мой счет. Поэтому со всей мягкостью, на какую я был способен, я постарался дать ей понять, что между мною и гастролирующими миллионерами дистанция огромного размера.

В этот момент, внезапно перегнувшись через стол, она поведала мне, что голодна, страшно голодна. Я был ошарашен. Час ужина давно миновал; кроме того, при всей моей твердолобости, в голову мне никак не укладывалось, что шлюху с Елисейских Полей могут терзать голодные спазмы. Одновременно меня пронизало жгучее чувство стыда: ничего себе, навязал свое общество девушке, даже не удосужившись поинтересоваться, не хочет ли она есть. -- Давайте зайдем внутрь? -- предложил я, нимало не сомневаясь, что она не устоит перед искушением отужинать в "Кафе Мариньян". Подавляющее большинство женщин, будь они голодны (тем более страшно голодны), согласились бы не раздумывая. Но не эта -- эта лишь покачала головой. Нет, у нее и в мыслях не было ужинать в "Мариньяне": там чересчур дорого. Тщетно уговаривал я ее выкинуть из головы сказанное мной минуту назад -- о том, что я не миллионер и все прочее. Лучше зайти в простой маленький ресторанчик, в этой округе их пруд пруди, сказала она. Я заметил, что едва ли не все рестораны уже наверняка закрылись, но она стояла на своем. И затем, будто вмиг забыв о собственном голоде, придвинулась, накрыла мою руку своей теплой ладонью и с жаром принялась расписывать, до чего я прекрасный человек. За этими излияниями последовал новый поток воспоминаний о ее жизни в Коста-Рике и других Богом забытых местах Карибского бассейна, местах, где мне и вообразить было не под силу девушку вроде нее. Суть ее сбивчивого рассказа сводилась к тому, что она просто не родилась шлюхой и никогда не сможет ею стать. Судя по

379

ее заверениям, она уже по горло пресытилась этим ремеслом.

-- Вы -- первый, кто за долгое-долгое время обошелся со мной по-человечески, -- продолжала она. -- Я хочу, чтобы вы знали, какая для меня честь просто сидеть и разговаривать с вами.

Ощутив голодный спазм и слегка задрожав, она поплотнее запахнула на шее свою нелепую, обносившуюся горжетку. Ее предплечья покрылись гусиной кожей, а в улыбке проступило что-то жалкое и в то же время отважно-небрежное. Не желая дольше длить ее муки, я готов был тут же подняться с места, но она, казалось, не может остановиться. И конвульсивный поток слов, лившихся из ее горла, безотчетно соединился в моем сознании с мыслью о еде -- той, в которой она так отчаянно нуждалась и которую, скорее всего, ей суждено тут же извергнуть на ресторанную скатерть.

-- Человеку, которому достанусь я, очень повезет, -- внезапно донеслось до меня. Моя собеседница замолчала, положив руки на стол ладонями вверх. И попросила меня хорошенько вглядеться в них.

-- Вот что делает с тобой жизнь, -- вырвалось у нее.

-- Но вы красивы, -- искренне и горячо возразил я. -- И ваши руки меня ни в чем не разубедят.

Она осталась при своем мнении, прибавив задумчиво:

-- Но была когда-то красива. Это теперь я такая: усталая, вымотанная... Господи, сбежать бы от всего этого! Париж -- он такой соблазнительный, не правда ли? Но поверьте моему слову: он смердит. Я всегда зарабатывала себе на жизнь... Посмотрите, посмотрите еще раз на эти руки! Только здесь -- здесь вам не позволят работать. Здесь из вас хотят высосать всю кровь. Je suis francaise, moi, mais je n'aime pas mes compalriotes; ils sont durs, mechants, sans pitie nous*.

Я мягко остановил ее, напомнив об ужине. Мы ведь собирались куда-нибудь пойти? Она рассеянно кивнула, все еще полная негодования по поводу бездушных своих соотечественников. И не сдвинулась с места. Вместо этого она обвела пытливым взглядом площадку. Пока я терялся в догадках, что на нее нашло, она внезапно поднялась на ноги и, с умоляющим видом склонившись надо мной, спросила, не соглашусь ли я несколько минут подождать ее. Дело в том, торопливо объяснила она, что в кафе напротив ____________ * Я ведь сама француженка, но, признаться, не выношу моих соотечественников; они черствые, злые, им чуждо сострадание (фр.).

380

у нее назначено свидание с одним набитым деньгами старикашкой. Не исключено, конечно, что он уже смылся, но проверить все же не мешает. Если он еще там, можно чуточку подзаработать. Она обслужит его по-быстрому и как можно скорее вернется. Я сказал, чтобы обо мне она не тревожилась.

-- Не торопись и вытяни из старого павиана все, что сможешь, -напутствовал ее я. -- Мне спешить некуда. Я подожду тебя здесь. Только не забудь: у нас с тобой ужин на очереди.

Я смотрел, как, проплыв по улице, она нырнула под своды кафе. Маловероятно, что она вернется. Набитый деньгами старикашка? Скорее уж она побежала умиротворять своего maquereau*. Мне представилось, как он выговаривает ей за то, что она сдуру приняла приглашение простофили-американца. Кончится тем, что, поставив перед ней сэндвич и кружку пива, ее благоверный отправит ее обратно на промысел. А заартачится -- тут же влепит ей звучную оплеуху.

К моему удивлению не прошло и десяти минут, как она вернулась. Разочарованная и повеселевшая одновременно.

-- Мужики редко держат свое слово, -- заметила она. Само собой, за исключением м-ра Уинчелла. М-р Уинчелл-- тот вел себя по-другому. -- Он всегда выполнял свои обещания, -- сказала она. -- Пока не отбыл за океан.