Генри Миллер - Мара из Мариньяна

Я повстречался с нею у кафе «Мариньян», что на Елисейских Полях.

В те дни я с трудом обретал самого себя, расставшись с Марой с Острова святого Людовика. Разумеется, мою избранницу звали иначе, но на этих страницах я предпочитаю именовать ее так: в конце концов она была родом из этих мест, и по пустынным улочкам этого острова я бродил темными вечерами, чувствуя, как в мою душу все глубже вторгается ржавое лезвие одиночества.

Только благодаря тому, что несколько дней назад она подала о себе весть (а ведь я уже утвердился в мысли, что утратил ее навсегда), я почувствовал себя в силах рассказать обо всем этом. Правда, теперь, когда мне впервые открылись некоторые обстоятельства этой истории, она выглядит намного сложнее.

Замечу в скобках, что вся моя жизнь, стоит лишь взглянуть на нее со сколько-нибудь отдаленной дистанции, сводится к одному неустанному поиску той единственной Мары, которая поглотила бы всех остальных, сообщив значимую реальность их существованию.

Мара, находящаяся у истоков тех событий, о которых я собираюсь поведать, эта Мара возникла не на Елисейских Полях и не на Острове святого Людовика. Эта Мара звалась Элианой. Жена человека, отбывавшего тюремное заключение за сбыт фальшивых ассигнаций, она состояла в связи с моим другом Карлом, поначалу воспылавшим к ней нежнейшей страстью, а к тому дню, о котором идет речь, настолько пресытившимся ею, что ему была ненавистна сама мысль о том, чтобы нанести интимный визит своей подруге.

Элиана была молода, стройна, привлекательна; придирчивому критику впору было отметить лишь легкий пушок, росший у нее над верхней губой, да невероятное множество родинок, усеивавших ее кожу в самых разных местах. Первое время мой приятель был склонен считать, что эти дефекты лишь составляют выгодный контрапункт ее красоте; однако по мере того, как Карл начинал тяготиться Элианой, их наличие стало делаться для него источником раздражения, зачастую оказываясь предлогом для язвительного подтрунивания, порой заставлявшего ее болезненно кривить брови. Впрочем, как ни странно, в слезах Элиана казалась прекраснее, чем когда-либо. В ее лице, когда оно было омыто слезами, проступала уверенная зрелая женственность, какую трудно было заподозрить в субтильном создании неопределенного пола, некогда воспламенившем воображение Карла.

Муж Элианы и Карл были давними друзьями. Познакомились они в Будапеште, где первый сначала спас Карла от голодного прозябания, а затем снабдил деньгами для переезда в Париж. Однако признательность, которую испытывал к нему Карл, тотчас сменилась насмешливостью и презрением, стоило последнему убедиться в его глупости и эмоциональной глухоте. Спустя десять лет они случайно столкнулись на одной из парижских улиц. Последовало приглашение к обеду. Карл, разумеется, и не помыслил бы ответить на него согласием, не помахай его давнишний знакомец в воздухе фотографией своей молодой жены. Карл тут же воспылал. По его словам, запечатленная на портрете женщина напомнила ему девушку по имени Марсьенн — героиню рассказа, над которым Карл в то время работал.

Мне хорошо запомнилось, что по мере того, как становились дольше и продолжительнее тайные свидания Карла с Элианой, история Марсьенн шла по восходящей, обогащалась, обрастала плотью новых подробностей. С Марсьенн он виделся всего три-четыре раза, впервые повстречав ее в Марли, где та прогуливала свою выхоленную борзую. Четвероногая спутница Марсьенн и впрямь заслуживает упоминания, ибо на ранней стадии создания данной истории она — по крайней мере, для меня — обладала гораздо большей степенью реальности, нежели та женщина, к которой, как предлагалось заключить читателю, проникся страстью автор рассказа. С появлением Элианы в существовании Карла образ Марсьенн обрел конкретность; он даже не преминул наделить свою героиню родинкой внизу подбородка — одной из многих украшавших кожу Элианы и той самой, которая, по его заверениям, с каждым поцелуем лишь умножала пыл его любовных желаний.

И вот уже несколько месяцев у Карла были практически неограниченные возможности прикладываться губами к любой из бесчисленных родинок Элианы, включая и самую интимную — на левой ляжке, во взрывоопасном соседстве с пахом. Увы, эти родинки утратили для него былую неотразимость. История Марсьенн была дописана, а вместе с нею канула в небытие и его страсть к Элиане.

Каплей, переполнившей чашу, явился арест и последовавшее тюремное заключение ее мужа. Пока он был рядом, известную остроту в их связь привносил, по крайней мере, волнующий фактор риска; когда же законный соперник оказался надежно упрятан за решетку. Карл столкнулся с непривычной для себя ситуацией: любовницей, обремененной двумя детьми и уже в силу одного этого склонной видеть в нем защитника и кормильца. Нельзя сказать, чтобы Карл был вовсе чужд великодушию; однако еще труднее было бы увидеть в нем идеал кормильца и добытчика хлеба насущного. Равным образом нельзя было отказать моему приятелю и в другой добродетели — любви к детям; однако ему нисколько не импонировало выступать в роли отца перед детьми человека, которого он глубоко и искренне презирал. Максимум того, на что он был способен в сложившихся обстоятельствах, — это постараться устроить Элиану на работу, чем Карл без промедления и занялся. Оказываясь без гроша, он столовался у нее в доме. Время от времени сетовал на то, что ей приходится слишком много работать, принося в жертву печальной необходимости свою красоту; последнее, впрочем, втайне импонировало его эгоизму: от измотанной вконец Элианы не приходилось ждать чрезмерных притязаний на его время.

В день, когда он уговорил меня составить ему компанию, Карл был не в настроении. Утром он получил от Элианы телеграмму, где говорилось, что она взяла выходной и ждет его у себя как можно раньше. Он предполагал появиться в ее краях около четырех, намереваясь вскоре после обеда отбыть оттуда вместе со мной. Мне же надлежало изобрести благовидный предлог, каковой обеспечил бы ему возможность удалиться без скандала.

По прибытии я не без удивления обнаружил, что в доме обитают не двое, а трое детей; оказывается, Карл упустил Из вида поставить меня в известность, что у Элианы с мужем был еще один отпрыск — младенческого возраста. Забыл по чистой рассеянности, заверил меня он. Не могу сказать, чтобы царившая в доме атмосфера вполне отвечала представлению о любовном гнездышке. Возле каменных ступеней у подъезда, выходившего в грязный, унылый двор, стояла детская коляска; обитатель ее заливался плачем во всю мочь своих легких. Внутри повсюду были развешены детские пеленки. Окна широко распахнуты наружу; по квартире летало множество мух. Старший из детей называл Карла папой, что вызывало у моего друга живейшее раздражение. Он грубо приказал Элиане убрать детей с глаз долой. При этих словах она чуть не разрыдалась. Тогда Карл обратил ко мне один из своих излюбленных, исполненных беспомощности взглядов, как бы призывая меня в свидетели: — Ну, вот, началось… Сам понимаешь, надолго ли меня хватит?