О'Генри - Постскриптумы

Репортер, собиравший в это время в городе кое-какие сведения для большого издания, быстро укрылся вместе со своим креслом за колонной и спросил о причинах такого возбуждения страстей.

- Это старая война, длящаяся уже несколько лет, - сказал старожил, между редактором и семейством Джудкинсов. Приблизительно раз в два месяца они палят друг в дружку. нет человека в окрестности, который не знал бы этой истории. Вот откуда это пошло. Джудкинсы живут в другом городе, и однажды хорошенькая барышня из их семейства приехала сюда погостить у некоей миссис Браун. Миссис Браун дала бал - как в самом высшем свете! чтобы показать свою гостью молодым людям города. Один из них влюбился в барышню и послал маленькое стихотвореньице в нашу газету "Наблюдатель". Вот как оно читалось:

ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС

(Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)

В ту ночь ты на себе имела

Манто на царственных плечах,

Лишь розу, воткнутую смело,

Являя в черных волосах.

Вся - воплощение экстаза,

В румянце робкого стыда

Под яркими лучами газа

Стояла в зале ты тогда!

Это-то стихотвореньице и послужило поводом к войне!

- Не вижу ничего плохого в этом стихотворении, - сказал репортер. Оно довольно коряво, но не содержит в себе ничего оскорбительного!

- Ну, - сказал старожил, - само по себе стихотвореньице в том виде, как его написал автор, было в полном порядке. Беда началась в редакции. После того, как оно появилось, первой, кому оно попалось на глаза, была начальница отдела "В городе и в свете". Это - старая дева, и она нашла "царственные плечи" нескромностью и вычеркнула всю вторую строку. Затем заведующий объявлениями перенюхал по обыкновению всю корреспонденцию, полученную на имя редактора, и увидел это стихотвореньице. В номере должно было как раз идти объявление о том, что каждая дама может легко и навсегда стать блондинкой, и он нашел, что одобрительный отзыв о шевелюре иного цвета едва ли уместен. И он выбросил четвертую строку.

Затем появилась жена редактора, чтобы проверить, нет ли среди его писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама была на балу у миссис Браун и, когда прочла строку, где мисс Джудкинс определялась, как "вся - воплощение экстаза", то вздернула нос и выцарапала строчку прочь.

Наконец взял стихотворение в руки сам редактор. Он лично заинтересован в нашей новой электрической сети, и его синий карандаш быстро вцепился в строку "Под яркими лучами газа". Позже зашел человек из типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице. Вы знаете, на что способна типография, если только ей представится случай, так что вот в каком виде стихотворение появилось в газете:

ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС

(Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)

В ту ночь ты на себе имела

Лишь розу, воткнутую смело,

В румянце робкого стыда

Стояла в зале ты тогда.

- Ну, и, - закончил старожил, - Джудкинсы взбесились!

КРАСНОРЕЧИЕ РЭДА КОНЛИНА

Они говорили о силе убеждения великих ораторов и каждый имел что сказать в защиту своего фаворита.

Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в ораторском искусстве Барка Кокрена, молодой адвокат полагал самым убедительным говоруном сладкого Ингерсолла, а страховой агент поддерживал кандидатуру магнетического В.К.П.Брекенбриджа.

- Они все болтают немного, - сказал старый скотопромышленник, пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, - но ни один из них и в подметки не годится Рэду Конлину, который командовал скотом под Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Рэда?

Никто из присутствующих не имел этой чести.

- Рэд Конлин был прирожденный оратор. Он не был перегружен науками, но слова из него текли так же легко и свободно, как виски из полного бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном настроении, улыбался до ушей, и если просил передать ему хлеба, так делал это, как будто защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда не изменял ему.

Помню, одно время в округе Атаскоза на нас здорово наседали конокрады. Их была целая шайка, и они угоняли по жеребцу почти каждую неделю. Несколько человек собрались вместе, составили компанию и решили покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс - и кряжистый же пес он был! Готовый драться - и при этом когда угодно. Двадцать человек оседали коней и стали лагерем, нагруженные шестизарядниками и винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться отрезать наших верховых коней в первую же ночь, но мы услыхали, вскочили в седла и бросились по горячему следу. Вместе с Мулленсом было еще человек пять-шесть.

Ночь была - зги не видать, и скоро мы настигли одного из них. Лошадь под ним была хромая - и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему сказать ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс вздернут, наконец! Мы подождали минут десять, пока он перестал дрыгать ногами, и тогда один парень зажигает из любопытства спичку и вдруг - ка-ак взвизгнет:

- Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!

И так оно и было.

Мы отменили приговор и провели процесс еще раз, и оправдали его - но это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэйви Крокет.

То был Сэнди Макней, один из спокойнейших, честнейших и самых уважаемых людей в округе и - что всего хуже - он всего три месяца, как женился.

- Что нам теперь делать? - говорю я, и действительно тут было, над чем подумать.

- Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от дома Сэнди, - говорит один из парней, пробуя вглядеться во тьму и вроде как определить место нашего блестящего - как это принято говорить - куп-детата.

В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина - в которой мы не могли не узнать жену Сэнди - стоит на пороге и выглядывает его.

- Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, - говорю я. Я вроде как был предводителем. - Кто это сделает?

Ни один не спешил отозваться.

- Рэд Конлин, - говорю я, - ты этот человек. Ты единственный из всех, который сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди, как подобает мужчине, и пусть господь научит тебя, что сказать, потому что будь я проклят, если могу.

Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что он вроде как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я подметил, как блеснули его зубы, когда он сказал:

- Я пойду, ребята. Подождите меня.

Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.

- Да поможет бог несчастной вдове, - говорили мы друг дружке, - и черт побери всех нас - слепых кровожадных мясников, которые не имеют даже права называть себя людьми!