Уильям Тревор - В школе хороший день

Элеонор стянула через голову ночную рубашку и оглядела свое голое тело. Она не считала себя красавицей, но знала, что груди и бедра у нее вполне подходящего размера, а руки и ноги тоже вполне пропорциональной длины и формы. Она оделась и вышла в кухню, где отец в это время заваривал чай, а мать читала "Дэйли Экспресс". Отец всю ночь бодрствовал. Обычно он спал днем, поскольку работал швейцаром в ночном клубе под названием "Дэйзи" недалеко от Шефердского рынка.

Когда-то ее отец был борцом, но в 1961 году дрался с каким-то японцем, упал спиной на ринг, повредил позвоночник и не смог больше выступать. Работа в ночном клубе позволяла ему, как он заявлял, видеть те же милые мордашки, к которым он уже привык. Ему нравится смотреть на знакомые лица, рассказывал он, в те моменты, когда их обладатели входят или выходят из "Дэйзи" - те самые, что окружали когда-то ринг. Когда он заводил эти разговоры, Элеонор всегда чувствовала себя не в своей тарелке и не особенно ему верила.

- Сегодня опять солнце, - сказал он сейчас, ставя чайную чашку на пластиковую поверхность стола. - Конца не видно этой жаре.

Отец был крупный краснолицый мужчина, на правом ухе у него отсутствовала мочка.

Он располнел после того, как покинул ринг, и, несмотря на то, что двигался медленно, словно компенсируя годы непрерывных прыжков по обтянутой канатом площадке, был по-прежнему силен - очень полезное качество в случае непредвиденных осложнений в ночном клубе.

Элеонор насыпала в тарелку овсяных хлопьев, добавила молока и сахара.

- У нас в клубе была этой ночью очень симпатичная девушка, Элеонор, сказал отец. - Миа Фарроу.

Разговоры за завтраком у них были всегда одними и теми же. Принцесса Маргарет пожала ему руку, Энтони Армстронг-Джонс сфотографировал его для книги о Лондоне, которую как раз сейчас пишет. Клуб регулярно навещал то Бартонс, то Рекс Харрисон, а то и канадский премьер-министр, когда приезжал в Лондон с визитом.

Имена знаменитостей отец произносил с особым выражением лица: глаза прищуривались, почти полностью прятались в красных складках, и этими крохотными бусинками он не мигая смотрел на Элеонор, словно проверял, не сомневается ли она в том, что он держал за руку принцессу Маргарет или разговаривал с Энтони Армстронг-Джонсом.

- Воплощение невинности, - проговорил он. - Просто воплощение невинности, Элеонор. "Добрый вечер, мисс Фарроу", - сказал я, а она повернула чуть-чуть головку и сказала, чтобы я называл ее просто Миа.

Элеонор кивнула. Мать не отрывалась от "Дэйли Экспресс", водя глазами по строчкам и изредка шевеля губами. Лиз Джонс, хотелось сказать Элеонор. Вы не могли бы пожаловаться в школу на Лиз Джонс? Ей хотелось рассказать им о моде, которая появилась у них во второй ступени, о мисс Уайтхед и о том, что все боятся Лиз Джонс. Она представила, как произносит эти слова, и как они несутся через кухонный стол к отцу, все еще одетому в форму швейцара, и к матери, которая не сразу их услышит. Отец смутится, а сама она покраснеет от стыда.

Потом он отвернется - как в тот раз, когда ей пришлось просить денег на гигиенические принадлежности.

- Прекрасные маленькие ручки, - сказал он, - как у ребенка, Элеонор. Просто кукольные. Она дотронулась до меня пальчиками.

- Кто? - Мать неожиданно встрепенулась и подняла глаза от газеты. - А?

- Миа Фарроу, - ответил отец. - Она была вчера в "Дэйзи". Красотка. Такое красивенькое личико.

- Ах, эта, из Пэйтона, - сказала мать, и отец утвердительно кивнул.

Мать носила очки в тяжелой украшенной камнями оправе. Камни были простыми стекляшками, но сверкали, особенно на солнце, точно так же, как, по представлению Элеонор, должны сверкать бриллианты. Мать постоянно курила, а волосы красила в черный цвет. Она была очень худой, кости у нее торчали в суставах так, что, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую анемичную кожу. По мнению Элеонор, она была несчастлива, а однажды ей приснилось, что мать превратилась в толстушку, и что замужем она не за ее отцом, а за хозяином овощной лавки.

Мать всегда выходила завтракать в ночной рубашке с наброшенным поверх выцветшим халатом, белые, как бумага, колени торчали наружу, а на ногах болтались стоптанные шлепанцы. После завтрака, Элеонор знала, она вернется с отцом в постель, уступая ему, как уступала всю жизнь и во всем. Во время школьных каникул, по субботам и воскресеньям, когда Элеонор оставалась дома, мать так же уступала ему, и из спальни тогда доносились точно те же звуки, которые он издавал когда-то на ринге. Жеребец - такое у него в то время было прозвище.

Мать была тенью. Элеонор часто думала, что выйди мать замуж за хозяина овощной лавки или за любого другого мужчину кроме того, которого она когда-то выбрала, все было бы иначе: было бы много детей, была бы нормальной приличной женщиной с приличным количеством мяса на костях женщиной, а не тенью. То, кем она была сейчас, невозможно было воспринимать всерьез. Она сидела в кухне в ночной сорочке, ожидая, пока человек, чьей женой она оказалась, не встанет и не направится в спальню, чтобы послушно последовать за ним. Потом, пока он будет отсыпаться, она наведет порядок в кухне и вымоет посуду. Она пойдет за продуктами в супермаркет "Экспресс Дэйри", и будет рассыпать сигаретный пепел на железные банки с супом или горохом, или на пакеты с нарезанным беконом, а в половине двенадцатого сядет за стойку полуподвального бара на углу улицы Нортхамберленд и выпьет там один или два стакана разбавленного джина.

- Послушайте, - сказала мать своим скрипучим голосом. Потом прочитала вслух заметку о пятидесятипятилетней женщине, мисс Маргарэт Сагден, которая два дня и три ночи просидела заваленная в ванне и не могда выбраться наружу. - Наконец, - прочла мать, - два крепких полицейских, старательно отводя глаза в сторону, вытащили ее из ванны. Это заняло у них полчаса, потому что мисс Сагден сидела в окружении шестнадцати каменных блоков и не могла сдвинуться с места.

Отец засмеялся. Мать затушила в блюдце сигарету и закурила новую. Мать обычно ничего не ела за завтраком. Она выпивала три чашки чая и выкуривала столько же сигарет. Он же любил плотный завтрак: яйца, бекон, жареный хлеб, иногда мясо.

- Самое долгое купание в истории, - сказала мать, цитируя "Дэйли Экспресс". Отец опять засмеялся.

Элеонор поднялась, собрала тарелку, из которой ела хлопья, чашку, блюдце и отнесла все это в раковину. Прополоскала посуду горячей водой и поставила на красную пластиковую решетку сушиться. Мать очень любила читать изумленным тоном газетные заметки о невероятных событиях, приключившихся с людьми и животными, но никогда при этом особо ими не интересовалась. Какая-то ее часть была разбита вдребезги.