Уильям Тревор - Внизу у Фитцджеральда

Был заключен договор, уже в который раз объясняла разочарованной подруге - все получалось слишком обыкновенно.

Директор школы тоже расспросил ее как-то о разводе, но очень коротко. Это был грузный, но пропорционально сложенный мужчина по прозвищу Буйвол; каждый день он обходил шаркающей походкой сборные домики, в которых располагались классы, выкликал учеников по именам и ставил галочки в огромном кондуите. Часто он застревал на месте, словно забывал, где находится, и принимался насвистывать "Британских Гренадеров" - песню, под которую маршировал полк, в котором он когда-то служил. Его обязанности заключались лишь в том, чтобы проверять по именам учеников, и еще на утренних построениях, которые проводил каждый день мистер Хоран, зачитывать иногда зычным голосом нелепые объявления. Все остальное время он витал в каких-то своих собственных облаках, абсолютно не интересуясь ни застарелыми феодальными войнами, не затихающими среди учителей и воспитателей, ни шестьюдесятью восемью детьми, за чью судьбу он якобы нес ответственность.

Сесилия была несказанно удивлена, когда однажды утром прямо посреди урока физики, который вела мисс О'Шонесси, ей было велено явиться в кабинет директора.

Мисс О'Шонесси показывала, как меняет цвет лакмусовая бумажка, когда в класс вошел Микки - мальчик, обычно исполняющий поручения - и сказал, что директор хочет немедленно видеть Сесилию; гул, постоянно гулявший по классу, тут же прекратился. Причиной такого срочного вызова могло быть какое-нибудь несчастье.

- А, - проговорил Буйвол, когда Сесилия открыла дверь кабинета, в котором он обычно принимал пищу, читал "Айриш Таймс" и беседовал с родителями. На краю директорского стола стоял поднос с остатками завтрака и валялся приключенческий роман в мягкой обложке. - А, - сказал он опять, и не стал продолжать. Его холостяцкое существование громко сообщало о себе бесцветной обстановкой кабинета, рядом курительных трубок, расставленных над тускло тлеющим камином, и вымпелами Гренадерского полка, развешанными по обитым темными панелями стенам.

- Что-нибудь случилось, сэр? - нерешительно спросила Сесилия: мысль о возможном несчастье носилась в воздухе.

Директор поднял на нее глаза, и в них не было даже намека на строгость.

Насвистывая гренадерский марш, он взял с камина одну из трубок и не торопясь наполнил ее табаком. Потом свист прекратился, и он сказал:

- Плата за учебу частенько запаздывает. Я понимаю, что у тебя несколько необычные обстоятельства, и ты редко видишь своего отца. Но я был бы очень признателен, если бы следующий раз, когда вы с ним встретитесь, ты сказала бы ему, что платить лучше вовремя.

Чиркнула спичка, трубка задымилась. Формально Сесилию еще не отпустили, но могучая рука директора потянулась к раскрытому роману, и это означало, что аудиенция окончена. Сесилии никогда прежде не приходило в голову, что за школу платит отец, а не мать с Ронаном. Она удивилась тому, что именно на него возложена эта обязанность, и решила, что при следующей встрече непременно должна его поблагодарить. И ей было неловко слышать, что плата часто опаздывает.

- А, - произнес Буйвол, когда она была уже в дверях, - У тебя: а: у тебя все нормально? Ну: а: семейные неурядицы:

- Но это было давно, сэр.

- Ну, да. Ну, да. Ну все-таки:

- Все нормально, сэр.

- Ну, хорошо, хорошо.

Интерес к родительскому разводу стал вянуть, и, наверное, исчез бы совсем, если бы не странное поведение мальчика по имени Абрахамсон. Примерно через месяц после той субботы, когда Сесилия с отцом смотрели "Унесенных ветром", она стала замечать, что Абрахамсон все время пристально на нее смотрит.

Каждое утро во время собраний, которые проводил в большом зале мистер Хоран, она чувствовала, как темные глаза пристально ощупывают ее с головы до ног, и когда бы они ни встретились - в коридоре или на теннисном корте - Абрахамсон бросал на нее быстрый взгляд и тут же отводил глаза, стараясь, чтобы она не заметила. Отец мальчика торговал мебелью, поэтому изредка появлялся у них в чапелизодском доме.

Больше никто к ним не ходил - все шестьдесят семь соучеников Сесилии жили слишком далеко от Чапелизода. Абрахамсон был моложе Сесилии маленький смуглолицый мальчишка, которого Сесилии часто приходилось развлекать детскими забавами, пока родители в соседней комнате пили коктейли. Он был еще совсем ребенком, стеснительным, немного нервным и совсем не надоедливым: он с удовольствием возился с братьями Сесилии, катал их на спине по саду или соглашался на второстепенные роли в пьесах, которые они любили разыгрывать.

В школе его называли по фамилии и уважали за способности. Он не был особенно популярен среди учеников, и держался обычно в стороне от главных событий.

Поэтому Сесилия не знала, как реагировать на его пристальные взгляды, но в глубоких глазах пряталась какая-то мысль, и она чувствовала, что внимание это - неспроста. Сесилии это скоро надоело, и она решила выяснить, в чем дело. Однажды после школы, на пути к автобусу по засаженному деревьями бульвару, она прямо спросила его, что происходит.

Она была намного выше мальчика, поэтому, чтобы услышать ответ, пришлось нагнуться. Когда он говорил, у него появлялась необычная улыбка, - такая, словно он улыбался своим мыслям, а не предмету разговора.

- Прости, - сказал он. - Прости, Сесилия. Я не нарочно.

- Но это продолжается уже почти месяц, Абрахамсон.

Он кивнул, соглашаясь с обвинениями. И поскольку от него требовали объяснений, не замедлил их представить.

- Знаешь, в определенном возрасте черты лица у человека перестают быть детскими.

Я читал в одной книжке: детское лицо прячет настоящие черты, но в определенном возрасте перестает их прятать. Понимаешь, о чем я, Сесилия?

- Нет, не понимаю. И не понимаю, как можно таращиться на меня только из-за того, что ты что-то вычитал в книжке.

- Это происходит со всеми, Сесилия.

- Но ты же не на всех так таращишься.

- Прости. Прости, Сесилия, я больше не буду.

Абрахамсон остановился и открыл черный портфель, в котором он носил школьные книжки. Сесилия подумала, что ему понадобилось что-то, что поможет в объяснениях. Она терпеливо ждала. По улице бегали мальчишки, они баловались и срывали друг с друга кепки. Проехала на мопеде мисс О'Шонесси. Со футляром от скрипки в руках прошествовал мистер Хоран.

- Хочешь? - спросил Абрахамсон, доставая из портфеля коробку с двумя маленькими покрытыми яркой глазурью пирожными. - Бери.

Она выбрала малиновое, после чего Абрахамсон аккуратно закрыл коробку и сунул обратно в портфель. Каждый день он приносил в школу два или три таких пирожных, которые пекла ему мать. Он продавал их за несколько пенсов, а если в школе желающих не находилось, лакомства покупала девушка из газетного киоска, мимо которого он проходил каждый день по дороге домой.