Чарлз Буковски - Сборник рассказов

Мальчик посмотрел на меня очень странно.

Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал:

- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была!

А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур.

Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.

Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный.

Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:

- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь.

Булыжник покачал головой:

- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!

Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу...

Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду.

Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром.

Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным.

Он снова покачнулся.

Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?

Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в любви к нему: "Д.Г. - хороший парень". Но теперь "хороший парень" тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем перед Д.Г.

Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим придется круто. Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире, пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу писем.

За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую - мне.

- Их надо включить, - сказал он и отошел.

Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.

Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.

Я не верил своим глазам.

Я оглянулся.

Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма, сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.

- Эй, - окликнул я их пару раз, - эй!

Но они даже не взглянули на Д.Г.

Я подошел к нему. Тронул его за руку:

- Д.Г., - сказал я, - я могу тебе как-то помочь?

Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам.

Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь он не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотрясалось в конвульсиях. Он не останавливался.

Я сбежал вниз по ступенькам, мимо остальных почтальонов, к столу Булыжника.

- Эй, эй, Камень! Господи Боже, Камень!

- Что такое? - спросил он.

- Д.Г. поехал! А всем плевать! Он наверху плачет! Ему помочь надо!

- Кто на его маршруте?

- Какая, к черту разница? Говорю тебе, он заболел! Ему помощь нужна!

- Надо поставить кого-то на его маршрут!

Булыжник поднялся из-за стола, обошел комнату, глядя на своих почтальонов, как будто где-то мог заваляться один лишний. Затем шмыгнул за свой стол.

- Слушай, Камень, кто-то должен отвезти его домой. Скажи мне, где он живет, и я сам его отвезу - во внерабочее время. Потом разнесу твой чертов маршрут.

Булыжник поднял голову:

- Кто у тебя на ящике?

- Ох, да к чертям этот ящик!

- ИДИ К СВОЕМУ ЯЩИКУ!

Затем заговорил с другим начальником участка по телефону:

- Алло, Эдди? Слушай, мне здесь человек нужен...

Не будет сегодня детям конфет. Я пошел на место. Остальные почтальоны разошлись. Я начал рассовывать циркуляры. На ящике Д.Г. лежала связка нерассортированных. Я снова отставал от графика. И без грузовика остался. Когда в тот день я вернулся поздно, Булыжник записал мне опоздание.

Я никогда больше не видел Д.Г. Никто не знал, что с ним случилось. И никто больше его не упоминал. "Хорошего парня". Преданного своему делу. Ножом по горлу за пачку циркуляров местого рынка - с его гвоздем сезона: бесплатной коробкой фирменного стирального мыла и купоном на любую покупку свыше 3 долларов.

17

Через три года меня сделали "штатным". Это означало оплаченные праздники (подменным за праздники не платили) и 40-часовую неделю с двумя выходными. Булыжник также вынужден был поставить меня помогать на пяти разных маршрутах. Вот и все, что мне придется носить - пять разных маршрутов. Со временем я неплохо их выучу, плюс короткие пути и ловушки на каждом. С каждым днем будет все легче и легче. Я смогу выработать в себе этот уютный внешний вид.

Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто намеренно ищет боли, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих подменных дней ей как-то не хватало - не-знать-что-к-чертовой-матери произойдет дальше.

Несколько штатных подошли и пожали мне руку.

- Поздравляем, - сказали они.

- Ага, - ответил я.

Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба. Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от своих получателей. А если бы позвонил и сказался больным, они бы выговаривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: "А где сегодня наш постоянный? Вы опоздали. Наш постоянный никогда не опаздывает."