Уильям Фолкнер - Солдатская награда

– Ясно. Раз объедем – и все. Не хочешь – так я тебя насильно похищать не буду.

Она села в машину и, отъезжая, быстро взглянула на дом. В окне виднелось лицо, круглое, любопытное.

Джордж повернул и въехал в тихий, обсаженный деревьями переулок между высокими стенами, увитыми жимолостью. Он остановил машину, но Сесили сразу сказала:

– Нет, нет, Джордж, поезжай!

Но он выключил мотор.

– Пожалуйста! – повторила она. Он повернулся к ней.

– Сесили, это все нарочно?

Она включила зажигание, попыталась достать ногой стартер. Он схватил ее руки, сжал.

– Посмотри на меня!

Ее глаза снова угрожающе налились синевой.

– Ты меня обманула, скажи?

– Сама не знаю. Ах, Джордж, все это так неожиданно. Там, когда мы про него говорили, казалось, как замечательно, что Дональд возвращается, хотя с ним приехала эта женщина, и вообще быть невестой такого знаменитого человека – ох, ты знаешь, мне показалось, что я даже люблю его, что все так и надо. А теперь… И вообще я еще не хочу выходить замуж. И его так долго не было. И он ехал ко мне, – а сам связался с другой женщиной… Не знаю, не знаю, что мне делать. Я… Я сейчас заплачу! – И вдруг она уронила руку на спинку сиденья, уткнулась лицом в согнутый локоть.

Он обнял ее за плечи, пытаясь притянуть к себе. Но она уперлась ему руками в грудь.

– Нет, нет, отвези меня назад!

– Слушай, Сесили!

– Не смей! Разве ты не понимаешь: я с ним обручена! Наверно, он завтра захочет обвенчаться – и мне придется выйти за него!

– Да как ты можешь! Ты же его не любишь!

– Но я должна, понимаешь, должна!

– А ты его любишь?

– Отвези меня к дяде Джо, пожалуйста, слышишь? Но он оказался сильнее, и наконец ему удалось обнять ее, почувствовать под платьем эти тонкие косточки, это хрупкое напряженное тело.

– Ты его любишь? – повторил он. Она зарылась лицом в его куртку.

– Смотри на меня! – Но она заупрямилась, и он, просунув руку под ее подбородок, силой поднял ее гомону. – Любишь его?

– Да, да! – крикнула она, глядя на него. – Поезжай назад!

– Ты врешь. Ты не выйдешь за него замуж.

Она уже плакала:

– Нет выйду. Я должна. Он так считает, и дядя Джо так считает. Говорю тебе: я должна!

– Да как же ты можешь, малыш, милый? Ты же любишь меня, меня! Ведь любишь, правда? Значит, ты не можешь за него замуж! – (Она уже не вырывалась и горько плакала, прижавшись к нему.) – Ну, скажи, скажи скорее, что ты за него не выйдешь.

– Нет, Джордж, не могу, – сказала она безнадежно. – Неужели ты не понимаешь, что я должна выйти за него?

Они крепко прижались друг к другу, такие юные, такие несчастные. Сонный день окружал их в пустом переулке. Даже воробьи, казалось, осовели, и голуби кружили вокруг церковного шпиля, далекие, однообразные и скучные, как дремота. Она подняла голову.

– Поцелуй меня, Джордж!

Он ощутил вкус слез; их лиц коснулась прохлада. Она откинула голову, всматриваясь в его глаза.

– Это в последний раз, Джордж!

– Нет! Нет! – Он обнял ее еще крепче.

Она попробовала сопротивляться, потом сама горячо поцеловала его.

– Милый!

– Милая!

Но она уже выпрямилась и стала вытирать глаза носовым платочком.

– Фу, теперь мне стало легче. Отвезите меня домой, добрый господин!

– Но, Сесили… – возмутился он, пытаясь снова поцеловать ее.

Она спокойно отвела его голову.

– Больше никогда, все! Отвези меня домой, будь умницей!

– Но, Сесили!..

– Хочешь, чтобы я пошла пешком? Это просто, сам знаешь, тут недалеко!

Он завел машину и поехал в тупом ребяческом отчаянии. Она приглаживала волосы, ее пальцы, белея, расцветали в них. Машина вышла на ту улицу. Когда Сесили выходила у ворот, он сделал последнюю отчаянную попытку:

– Сесили, Бога ради!

Она посмотрела через плечо на его несчастную физиономию.

– Не глупи, Джордж! Ну, конечно, мы еще увидимся. Я ведь не замужем – пока что.

Белое платье невыносимо сверкало на солнце, повторяя ее движения, потом она ушла из света в тень, поднялась по лестнице. У дверей она обернулась, блеснула ему улыбкой, помахала рукой. Потом белое платье растворилось в тусклом свете стеклянной двери под цветными стеклами фонаря, старыми и давно не мытыми, ставшими от этого еще прекраснее. А Джордж остался один, неотрывно глядя в пустую пасть дома, полный надежды, отчаяния и обманутой мальчишеской страсти.

Джонс видел из окна, как они уехали. Его круглое лицо было бесстрастным, как у божка, в прозрачных наглых глазах ни тени волнения. «Хороша штучка, ничего не скажешь», – подумал он с завистливым и бесстрастным восхищением. Надо ей отдать справедливость. Он еще думал о ней, когда эта злая черноволосая женщина, прервав бесконечные воспоминания ректора о детстве и отрочестве сына, напомнила, что время ехать на вокзал.

Священник заметил отсутствие Сесили: в эту минуту она сидела в машине, остановившейся в глухом переулке и плакала на плече у юноши, которого звали не Дональд. Джонс, единственный, кто видел, как она уехала, по какой-то необъяснимой причине благоразумно молчал.

Ректор с раздражением оказал, что Сесили – в эту минуту она целовала юношу, которого звали не Дональд, – не должна была уходить в такой момент. Но эта женщина («Честное слово, она, наверно, злая, как черт», – подумал Джонс) снова вмешалась и сказала, что так даже лучше.

– Но ей надо было бы встретить его на вокзале, – с неудовольствием сказал священник.

– Нет, нет. Не забывайте – он очень болен. Чем меньше волнений – тем для него лучше. И вообще им лучше встретиться наедине.

– Да, да, вы правы, правы. В этих делах верьте женщинам, мистер Джонс. Может быть, и вам лучше было бы подождать тут, как вы полагаете?

– Совершенно согласен, сэр. Я подожду и объясню мисс Сондерс, почему вы уехали без нее. Она, безусловно, будет спрашивать.

Когда они дождались такси и уехали, Джонс, не садясь, сердито и хмуро набил трубку. Он бесцельно бродил по комнате, выглядывая в каждое окно, попыхивая трубкой, потом остановился, чтобы кончиком ботинка засунуть обгорелую спичку под ковер, и вдруг подошел к бюро ректора. Он выдвинул и задвинул два ящика, пока не нашел то, что искал.

Бутылка была темная, пузатая и приятно просвечивала, когда он опрокинул ее в рот. Вытерев губы тыльной стороной руки, он поставил ее на место. И как раз вовремя: быстрые шаги ломко застучали по веранде, и он услыхал звук отъезжающей машины.

В рамке двери – ее хрупкость, ее недоумение. Она сказала:

– О-о! А где же остальные?

– Что случилось? Прокол? – с вызовом бросил Джонс. Ее глаза заметались, как птицы, но он не остановился: – Где другие? Они уехали на станцию, на вокзал. Ну, знаете, туда, куда поезд приходит. Там этот сын священника как будто приезжает домой. Приятная новость, а? Да почему же вы не входите?