Эрих Ремарк - Искра жизни

— Его здесь нет, — повторил Бергер, не сходя с места. — Вот и все.

Староста блока уставился на него. Бухер и Зульцбахер встали рядом с Бергером.

— Это еще что такое? — спросил староста блока.

— Его здесь нет, — проговорил Бухер. — Тебе интересно знать, как умер Хандке?

— Вы в своем уме? Подошли Розен и Агасфер.

— Вы знаете, что я могу переломать всем вам кости? — спросил староста.

— Прислушайся! — сказал Агасфер, вытянув свой костлявый указательный палец в сторону горизонта. — Все ближе и ближе.

— Он погиб не во время авианалета, — пояснил Бухер.

— Мы не ломали Хандке шею. Это сделали не мы, — сказал Зульцбахер. — Ты никогда не слышал о тайном лагерном суде?

Староста блока сделал шаг назад. Он знал, что уже случалось с предателями и доносчиками.

— И вы имеете к этому отношение? — спросил он недоверчиво.

— Будь благоразумным, — спокойно проговорил Бергер. — И не доводи себя и нас до сумасшествия. Ну кому еще захочется попасть в список тех, с кем будут сведены счеты?

— Разве кто-нибудь об этом говорил? — Староста изобразил удивление. — Если мне никто ничего не сказал, я и знать не знаю, о чем идет речь. А что, собственно, произошло? До сих пор каждый мог на меня положиться.

— Давно бы так.

— Больтке идет, — просигналил Бухер.

— Ладно, ладно. — Староста подтянул свои штаны. — Я прослежу. Вы можете на меня положиться.

Я ведь один из вас.

«Черт возьми, — подумал Нойбауэр. — И почему бомбы не упали сюда? Тогда все разрешилось бы в самом лучшем виде. Всегда случается не то, что требуется!»

— Это ведь щадящий лагерь? — спросил он.

— Щадящий, — подтвердил Вебер.

— Ну, — Нойбауэр пожал плечами. — В конце концов мы не принуждаем их работать.

— Нет. — Вебер с улыбкой представил себе, как можно заставить работать этих призраков. Сама мысль показалась ему абсурдной.

— Блокада, — сказал Нойбауэр. — Не наша вина… противники… — он повернулся к Веберу. — Здесь вонища, как в обезьяньей клетке.

— Дизентерия, — пояснил Вебер. — По сути это место для отдыха больных…

— Вы правы, больных! — Нойбауэр сразу подхватил тему. — Больные, дизентерия, поэтому здесь хоть топор вешай. В госпитале было бы то же самое. — Он в нерешительности огляделся. — Люди даже лишены возможности помыться?

— Слишком велика опасность заражения. Эта часть лагеря поэтому более или менее изолирована от остальных. Помывочные приспособления на другой стороне.

При слове «заражение» Нойбауэр невольно сделал шаг назад.

— У нас достаточно белья, чтобы дать этим людям свежее? Ведь старое, наверное, придется сжечь, не так ли?

— Не обязательно. Его можно дезинфицировать. Белья на складе достаточно. Мы получили большую партию из Бельзена.

— Хорошо, — произнес облегченно Нойбауэр. — Итак, выдать свежее белье, подобрать необходимое количество приличных роб и штанов или еще чего-нибудь. Раздать хлорную известь и дезинфицирующие средства. Тогда все это будет выглядеть совсем по-другому. Запишите это.

Первый староста лагеря, толстый уголовник, делал услужливо записи.

— При этом обеспечить максимальную чистоту! — диктовал Нойбауэр.

— Обеспечить максимальную чистоту, — повторил лагерный староста.

Вебер подавил в себе ухмылку. Нойбауэр повернулся к заключенным.

— У вас есть все, что положено?

Ответ предопределялся двенадцатилетним пребыванием в лагере.

— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.

— Хорошо. Пошли дальше.

Нойбауэр огляделся еще раз. Старые черные бараки напоминали гробы. Он искал и вдруг поймал нужную ему мысль.

— Дайте указание посадить здесь что-нибудь зеленое, — сказал он. — Сейчас самое время. Несколько кустарников с северной стороны и цветы вдоль южной стены. Это улучшает настроение. Все это есть в нашем садовом хозяйстве, не так ли?

— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер.

— Итак! Немедленно приступайте к исполнению. Кстати, это можно устроить и у бараков в трудовом лагере. — Нойбауэра захватила его идея. В нем проснулся владелец сада. — Даже можно клумбу фиалок, хотя нет, примулы лучше, желтый цвет ярче…

Двое заключенных медленно повалились на землю. Никто даже не пошевелился, чтобы им помочь.

— Примулы… в нашем садовом хозяйстве найдется достаточное количество примул?

— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер. — Толстый староста лагеря стоял, вытянувшись по стойке «смирно». — Примул сколько угодно. Уже в цвету.

— Хорошо. Займитесь этим. И пусть лагерный оркестр иногда играет внизу, чтобы им здесь тоже что-нибудь перепадало.

Нойбауэр повернул обратно. Другие последовали за ним. Он чуть-чуть успокоился. У заключенных не было жалоб. Многие годы отсутствия критики приучили его считать фактом то, во что он сам хотел верить. Поэтому и теперь он ожидал от заключенных, что они увидят в нем того, кого ему хотелось: человека, который в сложных условиях для них делает все, от него зависящее. Ну а что они оставались людьми, он уже давно забыл.

— Что? — спросил недоверчиво Бергер. — Вообще нет ужина?

— Вообще.

— И супа нет?

— Ни супа, ни хлеба. По прямому приказу Вебера.

— А другие? Трудовой лагерь?

— Ничего. Никакого ужина всему лагерю.

— Белье мы получили, а пищи нет?

— Примулы нам тоже дали. — Пятьсот девятый показал на два чуть заметных углубления по обе стороны двери. В них стояло несколько полуувядших растений. В полдень заключенные принесли их сюда из садового хозяйства и высадили.

— Может, они съедобные?

— И не думай! Если они исчезнут, мы целую неделю останемся без еды.

— Чего вдруг? — заметил Бергер. — После всего этого спектакля с Нойбауэром я подумал, что нам, может быть, положат в суп даже картошку.

Подошел Лебенталь.

— Это Вебер. Не Нойбауэр, Вебер страшно злится на Нойбауэра. Думает, что Нойбауэр хочет обеспечить себе прикрытие. Что, наверняка, так и есть. Поэтому Вебер везде, где может, работает против Нойбауэра. Это я узнал из канцелярии. Левинский, Вернер и другие оттуда это тоже подтверждают. А страдать от этого приходится нам.

— Многие не выдержат и умрут. Они стали разглядывать красное небо.

— Вебер сказал в канцелярии, чтобы ни у кого не было иллюзий. Уж он-то позаботится о том, чтобы держать нас на голодном пайке. — Лебенталь вынул изо рта искусственную челюсть, бегло осмотрел ее и поставил обратно.

Из барака донесся слабый крик. Весть быстро распространилась вокруг. Скелеты, покачиваясь, вышли из двери, чтобы проверить кухонные бидоны: пахнут они пищей или их обманывают. Бидоны оказались чистыми и сухими. Стенание усилилось. Многие, опустившись на грязную землю, били по ней костлявыми кулачками. Большинство же тихо уходили прочь или беззвучно лежали вокруг с раскрытыми ртами и выпученными глазами. Из дверей долетали едва слышные голоса тех, кто уже не мог встать. Это не был членораздельный крик; это был слабый хорал отчаяния, монотонное пение, в котором даже не содержалось слов, мольбы и проклятий. Это было нечто запредельное — крохотный кусочек угасающей жизни, которая звенела, щебетала, посвистывала и скреблась, словно бараки — это огромные ящики с умирающими насекомыми.