Эрих Ремарк - Земля обетованная

Квартира Дюрана-второго производила впечатление какой-то странной покинутости. И обставлена была без того музейного роскошества, что жилище Купера; тем более странным и неуместным казалось возникавшее здесь чувство пустоты и безлюдья. Это чувство почти всегда испытываешь в музеях, даже когда там полно посетителей. Здесь же с первых шагов возникало впечатление, что хозяин уже умер, — хотя он и продолжал цепляться за жизнь в тех двух комнатах, до которых сузилась сфера его обитания, но в остальных помещениях дома жилого духа уже не ощущалось Мне пришлось подождать. На стенах салона висело несколько Буденов note 42и один Сезанн. Мебель — Людовик Пятнадцатый, средней руки; ковры новые и довольно-таки безвкусные.

Ко мне вышла экономка и хотела было забрать у меня картину.

— Я должен передать ее из рук в руки, — сказал я. — Так распорядился господин Блэк.

— Тогда вам придется еще немного подождать. У господина Дюрана-второго сейчас врач.

Я кивнул и, пока суд да дело, принялся распаковывать мадам Анрио. Ее удивительная улыбка тотчас же заполнила и оживила собой безжизненное пространство комнаты. Снова появилась экономка.

— Девушка косит, — безапелляционно заявила она, бросив быстрый взгляд на портрет.

Я с изумлением уставился на картину.

— У нее чуть раскосые глаза, — возразил я. — Во Франции это считается признаком особо изысканной красоты.

— Вот как? И ради этого господин Дюран гонит от себя врача! Чтобы взглянуть на такое?! Чудно. И правая щека кривая. Да и дурацкая повязка на шее тоже набок сползла.

— На фотографии ничего такого, конечно, не бывает, — кротко согласился я. У меня не было ни малейшего желания проходить вместе с Ренуаром предварительную цензуру у кухарки.

— Так и я о том же! К чему весь этот хлам! Вот и племянники господина Дюрана тоже так думают.

«Ага, — подумал я. — Наследнички!»Я вошел в очень просторную комнату с огромным окном и чуть не попятился. Приподнявшись на кровати, на меня взирал живой скелет. Все вокруг провоняло дезинфекцией. Но, купаясь в лучах ласкового сентябрьского солнца, со стен отовсюду смотрели картины — танцовщицы Дега и портреты Ренуара, полотна, полные жизни и жизнерадостности, их было много, слишком много даже для такого большого помещения, и сгруппированы они были так, чтобы любое можно было видеть с кровати. Казалось, будто этот скелет своими костлявыми ручищами был готов сгрести вокруг своего ложа все, что есть красивого и легкого в жизни, и уже не отпускать до последнего вздоха.

Дребезжащий, хриплый, но неожиданно сильный старческий голос прокаркал:

— Поставьте картину на стул, вот здесь, возле кровати. Я поставил картину на стул и остался ждать. Обтянутый кожей череп принялся ощупывать хрупкую мадам Анрио жадным, почти непристойным взглядом. Неестественно огромные, чуть навыкате глаза, казалось, присосались к картине, словно пиявки, и готовы были высосать ее всю. Я тем временем изучал сонм картин, которые, словно диковинные бабочки бытия, впорхнули в комнату и уселись вокруг на стенах, пока не пришел к выводу, что Дюран-второй, очевидно, перетаскивал их сюда по мере того, как вынужден был одно за другим оставлять все прочие помещения своей квартиры. Теперь вокруг него остались только самые радостные картины, вероятно, его любимицы, и он цеплялся за них с тем же остервенением, с каким цеплялся за жизнь.

— Сколько? — спросил этот полумертвец некоторое время спустя.

— Двадцать тысяч, — ответил я.

Он прокаркал:

— На самом деле — сколько?

— Двадцать тысяч, — повторил я.

Я смотрел на большие бурые пятна, покрывавшие этот голый череп, и на огромные зубы, неестественно белые, блестящие, безупречно ровные и искусственные. Они напомнили мне лошадиную улыбку моего адвоката на острове Эллис.

— Вот мерзавец, — прокряхтел Дюран-второй. — Двенадцать.

— Я не имею права торговаться, господин Дюран, — вежливо сказал я. — У меня нет на это полномочий.

— Вдвойне мерзавец! — Дюран снова уставился на картину. — Я не очень хорошо ее вижу. Тут темно.

В комнате было ослепительно светло. Солнце теплой полосой легло на ту часть стены, где висели три пастели Дега. Я переставил стул на эту солнечную дорожку.

— Так слишком далеко! — закаркал Дюран-второй. — Возьмите лампу.

Возле окна я обнаружил высокий, почти в человеческий рост, торшер с поворачивающейся лампой, которую я и навел на картину. Целенаправленный, узкий пучок света нашел нежное лицо молодой женщины и высветил его полностью. Дюран с жадностью в него вперился.

— Господин Дюран, — сказал я. — У вас пастели Дега на солнечной стороне висят. Прямой свет вреден для пастелей.

Дюран не позволил отвлекать себя по пустякам. Лишь некоторое время спустя он соизволил повернуть ко мне голову и смерить меня взглядом, словно я был назойливым насекомым.

— Молодой человек, — сказал он довольно спокойно. — Я это прекрасно знаю. И мне это все равно. На мой век этих пастелей хватит. Мне глубоко наплевать, в каком виде эти вещи достанутся моим проклятым наследникам, обесцененными или нет. Я прямо слышу, как они там шастают по нижнему этажу и все подсчитывают, подсчитывают. У-у, банда! Умирать нелегко. Вам, молодой человек, это известно?

— Да, — ответил я. — Мне это известно.

— Вот как?

Он снова обратил взор к прелестной мадам Анрио.

— Почему вы ее не покупаете? — спросил я наконец.

— Только за двенадцать тысяч, — почти без промедления ответил Дюран — И ни цента больше!

Он уставился на меня своими горящими совиными гляделками. Я передернул плечами. Не поворачивался у меня язык сказать ему, что я по этому поводу думаю, как ни хотелось мне вернуться к Блэку с заключенной сделкой.

— Это было бы против моей чести, — добавил он внезапно.

Я не стал ему отвечать. Слишком далеко это бы нас завело.

— Оставьте картину у меня, — прокаркал Дюран-второй. — Я дам о себе знать.

— Хорошо, господин Дюран.

На какой-то миг мне вдруг показалось странным называть господином человека, который истлевал заживо и пропах смертью насквозь, невзирая на все туалетные воды и дезинфицирующие порошки. Но постепенно меркнущее сознание и каждая клеточка разлагающегося тела продолжали истово бороться за жизнь.

Я покинул комнату больного. На пороге меня задержала экономка.

— Господин Дюран велел угостить вас рюмочкой коньяку. Такое с ним редко бывает. Не иначе, вы ему понравились. Подождите минутку.

По правде говоря, оставаться мне вовсе не хотелось, но любопытно было узнать, какой коньяк пьет Дюран-второй. Экономка уже шла ко мне с подносом.

— Ну что, купил господин Дюран? — спросила она как бы между прочим.

Я удивленно глянул на нее. «Ей-то что за дело?»— пронеслось у меня в голове.