Анхель Аранго - Кубинский рассказ XX века

Но осень всегда прекрасна. Похоже, что в эту переходную пору природа, которой приходится одеваться в полутона, особо заботится о том, чтобы отыскать самые прекрасные оттенки своих привычных красок. Листья умирают с изящным кокетством. В этом прощании, для которого они с улыбкой облачаются в праздничные наряды, есть что-то торжественное и чарующее, трогающее душу и сковывающее ее порывы. Окутанный царственной пышностью сумерек, наш нищенский уголок природы становился волшебной страной. Сорванные порывами ветра листья апельсиновых деревьев вились среди маленьких пылевых вихрей, смерчей мелкого, горячего, слепящего глаза песка.

— Куда они летят? — грустно спрашивала меня девочка.

Ее тоже переполняло нежное и скорбное чувство, безотчетная грусть, словно бы в этом мирном прощании природы она видела прообраз нашей будущей неизбежной разлуки. Невинность склоняла голову и целые часы проводила в глубоких раздумьях. Порою ею овладевали странные капризы, порожденные, как нетрудно было догадаться, какой-нибудь навязчивой идеей. Так, к примеру, ей захотелось провести со мной целую ночь в лесу.

— Нам нельзя терять время, — твердила она. — Кто знает, что будет через месяц! Ты подожди меня здесь, я схожу домой, подожду, пока все заснут, потихоньку выйду и разыщу тебя. Увидишь, ночью здесь гораздо красивее, чем днем.

Но я, сам не знаю почему, находясь во власти тревоги и какого-то чувства, похожего на страх, откладывал осуществление ее прихоти.

Последним днем, когда я видел Невинность веселой, брызжущей той заразительной радостью, которой были отмечены первые порывы нашей любви, стало воскресенье в середине ноября. Исполнялось шесть месяцев со дня памятной встречи.

Стояло раннее утро, и только я успел наклониться, чтобы раздвинуть жерди в заборе, преграждающем мне путь, как неожиданно навстречу выбежала Хакоба. Она была не одна и держала за руку прелестную девушку приблизительно одних с нею лет. Обе они, как выяснилось потом, уже больше получаса ждали меня, спрятавшись за изгородью, тянувшейся по обе стороны от моей калитки. Странно, я никогда не ходил этой дорогой и в то утро лишь по чистой случайности свернул на нее.

— Как ты узнала?.. — начал я с таким удивлением в голосе, что они обе разразились громким хохотом.

— Мы угадали! — победоносно закричала Хакоба, даже не дав мне закончить фразу.

Она познакомила меня со своей подругой. Это была ее двоюродная сестра, которая приехала к ним погостить на неделю.

— Правда, ты не ожидал такого сюрприза? Но ведь нельзя же было оставить девочку одну, вот я и взяла ее с собою.

Невинность ласково улыбалась мне, довольная своей новой выдумкой, и уверяла, что мы втроем чудесно проведем время.

Так разителен был контраст этих двух стыдливо, целомудренно и смущенно прижавшихся друг к другу девичьих фигурок, что я невольно остановился и засмотрелся на них. Невинность была блондинкой, ее сестра хорошенькой брюнеткой. Косые лучи солнца падали на две слившиеся головки, белокурые и темные локоны, смешавшись, рассыпались по двум личикам. Казалось, случай, сведший их вместе, решил предложить моему взору все самое прекрасное и грациозное, что только может быть в женщине. Но, несмотря на изящество черт и утонченное благородство другой девушки, Невинность влекла меня больше. Я снова и снова сравнивал ее стройное тело с одной из тех прекрасных антилоп, которыми столько любовался в зоологических музеях; желание, как отрава, разливалось во мне.

— Ты знаешь, какой у нас план? Мы устроим пикник на пляже около маяка… Это Габриэла придумала. Тебе нравится?

Бесцветное, невозмутимо гладкое море отвергало даже саму мысль о величии, но другого у нас не было. Повсюду, куда ни кинь взгляд, простиралась ровная, будто начертанная готовальней геометра, монотонная линия бесплодного берега. Песчаный пляж полого спускался к застывшей воде, постепенно переходя в морское дно. Необъятная серая равнина, похожая на стальную плиту, лежала до самого горизонта: тут и там над водой поднимались мели, а дальше все расплывалось, теряясь в туманной дымке. Взгляд скользил по однообразному, неподвижному простору, как по поверхности зеркала. Ни человека, ни лодки, ни рыбацкой хижины; это море, глубина которого едва достигала двух метров, казалось, не терпело ни малейшего проявления жизни в своем лоне и было так же бесплодно, как и окаймлявшая его земля. Постепенно страх перед этой безбрежной пустыней начинал прокрадываться в сердце. Постоянная слепящая белизна берега ранила глаз, а в застывшем, спящем воздухе бесшумно резвились такие же белые чайки.

Только маяк нарушал однообразие пейзажа, окружавшего дорогу, ведущую к тому месту, куда мы направлялись. Он стоял в миле от берега, и его маленький купол, выкрашенный в голубой цвет, был едва различим на пепельно-сером фоне океана. Там жил одинокий человек, никогда не показывавшийся на глаза. Не знаю, как кто, а я всякий раз, взглянув на это маленькое железное сооружение, заброшенное в море, испытывал глубокую тоску. И однако присутствие строения, воздвигнутого рукой человека, давало душе легкий отдых от унылых впечатлений пустыни. И снова сотни верст молчаливого, негостеприимного пляжа, развернувшегося белой однообразной полосой под палящими лучами солнца, бескрайний, сверкающий простор, без малейшего изгиба, без единой морщины, без какой-либо тени.

Мы расположились на узкой песчаной косе, которая, не доходя до маяка, погружалась в воду. Этот мыс во время прилива превращался в островок. Невинность радостно захлопала в ладоши: мелкий мягкий песок, который, словно пушистый ковер, ласкал ступню, изрешетили круглые дырочки, и целая туча маленьких крабов разбегалась у нас под ногами. Потом, наклонив голову, девушка стала напряженно прислушиваться, жестом попросив нас замолчать.

— Колокол! — вдруг, резко выпрямившись, воскликнула она и показала рукой вдаль.

Издалека доносились слабые удары, порой совсем умирающие, затухающие в пространстве. Звучал колокол, подвешенный на бакене, поставленном милях в семи от того места, где мы находились. Его звон долетал до нас благодаря царившей вокруг необыкновенной тишине и недвижности воздуха. В этом непрерывном набате, раздававшемся из глубины необъятного пустынного моря, было что-то настолько роковое, загадочное и унылое, что у меня сжалось сердце. Болезненный, навязчивый страх современного человека перед миром электричеством ударил по нервам. Невинность же, напротив, забавлялась, склонившись к самой кромке воды и вместе с низким накатом волн впитывала в себя далекие звуки. Она жила, словно чудесное дерево, черпая силы и гармонию в окружавшей ее среде, и всеми своими постоянно обостренными и настороженными чувствами воспринимала потоки оплодотворяющей энергии мира.