Хуан Валера - Испанские повести рассказы

— Что ты мелешь? — зарычал дон Эухенио де Суньига. — Ты думаешь, этот мерзавец способен…

— На все! — ответила сенья Фраскита.

Так возглашали на улицах города — те, разумеется, кому это полагалось, — когда мельничиха и коррехидор, оба на ослицах, сеньор Хуан Лопес на муле и альгвасилы пешком достигли дверей коррехимьенто.

Двери были заперты.

Можно было подумать, что для правителей, так же как и для управляемых, на сегодня все уже закончилось.

«Скверно!» — подумал Гардуиья и несколько раз ударил тяжелым молотком в дверь.

Прошло довольно много времени, но никто не открывал, никто не откликался.

Сенья Фраскита была желтее воска.

Коррехидор успел за это время обгрызть себе все ногти на руках.

Все молчали.

«Бух! Бух! Бух!» — сыпались удары в дверь коррехимьенто; колотили поочередно оба альгвасила и сеньор Хуан Лопес… И все напрасно! Никто не отвечал! Никто не отворял! Никто не пошевельнулся!

Слышно было лишь, как во дворе со звоном рассыпались струи фонтана.

Каждая минута казалась вечностью.

Наконец, около часу ночи, на втором этаже приоткрылось окошечко, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Это голос кормилицы… — прошептал Гардунья.

— Я! — ответил дон Эхенио Де Суньига. — Откройте!

Полная тишина.

— А кто это «я»? — отозвалась наконец мамка.

— Разве ты меня не узнаешь? Это я, хозяин!.. Коррехидор!..

Снова молчание.

— Идите себе с богом! — сказала добрая женщина. — Мой хозяин целый час как воротился и лег почивать. Ложитесь и вы. Проспитесь, хмель-то, глядишь, и выйдет вон из головы.

И окошко со стуком захлопнулось.

Сенья Фраскита закрыла лицо руками.

— Мамка! — завопил, выйдя из себя, коррехидор. — Ты разве не слышишь, что я приказываю тебе отворить? Ты разве не слышишь, что это я? Хочешь, чтоб и тебя повесили?

Окошко снова отворилось.

— Да что ж это такое?.. — сказала кормилица. — Кто это так буянит?

— Это я, коррехидор!

— Полно молоть вздор! Я же сказала, что еще двенадцати не было, а уж сеньор коррехидор воротился домой… Я своими собственными глазами видела, как он заперся на половине у госпожи! Шутки вы со мной шутите, что ли?.. Ладно, обождите!.. Сейчас я вам покажу!..

Тут дверь распахнулась, и целая орава слуг и прихлебателей, вооруженных палками, набросилась на стоявших у входа.

— А ну-ка! Где он — тот, кто выдает себя за коррехидора? — в бешенстве кричали они. — Где этот буян? Где этот пьяница?

И пошла такая кутерьма, что. никто ничего не мог разобрать, ибо улица была погружена во тьму; однако немало палочных ударов пришлось на долю коррехидора, Гардуньи, сеньора Хуана Лопеса и Тоньюэло.

Это были уже вторые побои, которые дону Эухенио де Суньига довелось принять за время его ночных похождений, не считая купанья у мельницы.

Сенья Фраскита, стоявшая в стороне от этой свалки, первый раз в жизни плакала…

— Лукас! Лукас! — шептала она. — И ты мог усомниться во мне! И ты мог обнимать другую! Ах, горю нашему помочь нельзя!

— Что за шум? — внезапно произнес спокойный и приятный голос, торжественно прозвучавший над этим ревом и гамом.

Все подняли головы и увидели, что на балконе стоит женщина, одетая с головы до ног в черное.

— Госпожа! — воскликнули слуги и бросили орудовать палками.

— Моя жена! — прошамкал дон Эухенио.

— Пропустите их. Сеньор коррехидор разрешает, — прибавила сеньора.

Слуги расступились, и сеньор Суньига и его спутники вошли в переднюю, а затем стали подниматься по лестнице. Ни один преступник не подымался на эшафот таким неверным шагом и с таким искаженным от страха лицом, как шел коррехидор по ступенькам лестницы собственного дома. Однако мало-помалу мысль о бесчестии, нанесенном его имени, властно вытеснила мысли о досадных злоключениях, в которых он сам был повинен, и о том смешном положении, в котором очутился.

«Прежде всего, — размышлял он, — я Суньига-и-Понсе де Леон!.. Горе тем, кто об этом забыл! Горе моей супруге, если она бросила тень на мое имя!»

Коррехидорша приняла своего супруга и всю его деревенскую свиту в главном зале коррехимьенто.

Она стояла в зале одна, устремив взгляд на дверь.

Это была очень важная дама, еще довольно молодая, отличавшаяся той кроткой и вместе с тем строгой красотой, в которой более христианского, нежели языческого. Одета она была благородно и просто, по требованию моды того времени. На ней было короткое, облегающее фигуру платье из тонкой черной шерсти с пышными буфами; белая, с желтоватым оттенком, косынка шелкового кружева была накинута на ее великолепные плечи; длинные митенки из черного тюля закрывали большую часть ее мраморных рук. Она величественно обмахивалась огромным веером, привезенным с Филиппинских островов, а в другой руке держала кружевной платочек, все четыре уголка которого свешивались столь симметрично, что их можно было сравнить только с образцовым поведением самой хозяйки.

В этой красивой женщине было нечто от королевы и много от аббатисы, и потому весь ее облик внушал окружающим благоговение и вместе с тем страх. К тому же ее костюм, необычайно парадный для столь позднего часа, ее горделивая осанка, яркое освещение в зале — все свидетельствовало о том, что супруга коррехидора вознамерилась придать этой сцене некую театральность, особую торжественность, которая составила бы контраст с низкими и грубыми проделками мужа.

Заметим, наконец, что сеньору звали донья Мерседес Каррильо де Альборнос-и-Эспиноса де лос Монтерос и происходила она по прямой линии от славных завоевателей этого города. Родные по соображениям светского тщеславия принудили ее связать себя узами брака со старым и богатым коррехидором, и она, мечтавшая уйти в монастырь, ибо природная склонность влекла ее к затворничеству, решилась на это самопожертвование.

Ко времени описываемых событий у нее уже было два отпрыска от резвого мадридца; поговаривали, что ожидается и третий…

Однако обратимся к нашему рассказу.

— Мерседес! — вскричал коррехидор, явясь пред очи своей супруги. — Я немедленно должен знать…

— А, дядюшка Лукас! Вы здесь? — перебила его коррехидорша. — Что-нибудь случилось на мельнице?

— Сеньора! Мне не до шуток! — ответил рассвирепевший коррехидор. — Прежде чем давать вам объяснения, я должен знать, что сталось с моей честью…