Дежё Костолани - Избранное

— Мое почтение, господин учитель.

— Ба, неужто это Вили! — воскликнул Бошан. — Сервус, Вили. Как тебя сюда занесло?

Темно-русый юноша вспыхнул до корней волос от счастья, что бывший учитель обратился к нему на ты.

— Да вот, отдыхаю здесь, — пояснил он. — Вчера ночью приехал. А вы, господин учитель, тоже проводите здесь каникулы?

— Только июль месяц.

Бошан взял под руку стройного, симпатичного юношу и позволил проводить себя до соснового бора, где обычно прогуливался часок после обеда.

Они шли друг подле друга: учитель — в строгом черном костюме, с черным галстуком и в черной шляпе, а молодой человек облаченный в светлые, радостные тона: в белых брюках, в спортивных туфлях на белой резиновой подошве и с непокрытой головой. Рубашка из шелка-сырца шуршала на нем, легкая, как воздух, как колыханье ветерка.

Бошан снял свою широкополую фетровую шляпу. На висках его отчетливо проступали залысины, в последние годы все упорнее подбиравшиеся к макушке.

Собеседники предавались воспоминаниям, и беседа их текла живо и непосредственно, так как Бошан был далек от зазнайства и в его присутствии всякий чувствовал себя раскованно. Он улыбался, кивал, и голова его мягко покачивалась на длинной, тощей шее.

Стоило молодому человеку напомнить ту или иную подробность, и усталое, нервное лицо учителя светлело, точно солнце проглядывало сквозь тучи.

Вили испросил разрешения сесть за круглый стол подле учителя.

К обеду он переоделся в светло-бежевый костюм — цвета кофе, обильно разбавленного молоком. После обеда показался в другом костюме — густо-коричневого оттенка. А вечером, к ужину, юноша облачился в горохово-зеленый костюм с темно-зеленым галстуком в тон и платочком светло-зеленого шелка в нагрудном кармашке.

— Какие изумительные у тебя костюмы, Вили, — заметил Бошан. — Кто тебе шьет?

— Шрайнер.

— Шрайнер? — переспросил Бошан. — Что это за портной?

— Неужели вам не доводилось слышать? Лучшая белварошская [90] Белварош — аристократический центр старого Будапешта. фирма. Наипервейшая.

— Дорогая, — задал вопрос Бошан, однако без вопросительной интонации, а в утвердительной форме и как бы заранее ставя для себя на этом деле крест.

— Ничуть не дороже любой другой. Даже я бы сказал — дешевле. Ведь, к примеру, этот костюм я справил себе после окончания гимназии и ношу вот уже четвертый год.

— Тогда и в самом деле дешево.

— По дорогой цене приобретают лишь бедняки. Ведь вы, господин учитель, сами внушали нам: Lex minimi [91] Закон наименьшего (лат.) . , — процитировал юноша. — А кстати, этот портной шьет и в рассрочку.

— В рассрочку?

— Я выплачиваю ему по двадцать пять пенгё в месяц. Словом, рекомендую его со спокойной совестью. Если это вас устроит, то я готов с превеликим удовольствием…

Бошан рассеянно зачерпывал ложкой рисовую кашу с фруктами. Он задумался, глубоко погрузившись в свои мысли. Вили продолжал говорить, но учитель не прислушивался к его словам. Вдруг юноша повернулся к нему всем корпусом и вывел его из задумчивости.

— Улица Аранькез, 126, второй этаж, — сказал Вили. — В самом деле, отчего бы вам не попробовать, господин учитель? И утюжит костюмы он бесплатно.

— Шрайнер? — уточнил Бошан.

— Шрайнер, — подтвердил Вили.

Кроме того, был в гардеробе Вили и плащ от дождя, прозрачный, с капюшоном. Был костюм для игры в гольф. Был костюм стального цвета с синеватым отливом — как воды горного озера.

Бошан ни один из них не оставил без внимания.

Он присматривался к бывшему ученику и на теннисном корте, когда Вили посылал мячи ввысь и столь уверенно владел ими, что они словно некими незримыми нитями притягивались к упругой сетке теннисной ракетки, и в лодке, когда тот ловко управлялся с веслами, и у рояля, в обществе некоей девушки-мораванки, жгучей брюнетки с лицом, напоминающим клоунскую маску, и на летних балах. С глубочайшим, ребяческим восхищением любовался он этим ладным, симпатичным юношей.

— А это что за диво дивное? — не сдержал он восклицания однажды при виде молодого человека, направлявшегося к скамейке, где он сидел.

На юноше был серый костюм в мелкую черную крапинку, словно обсыпанный маковыми зернышками.

— Стой! — скомандовал Бошан.

Вили остановился.

— Повернись спиной.

Юноша повиновался.

— Разведи руки в стороны.

Вили развел руки в стороны.

— А теперь садись.

Вили сел рядом с учителем, свободно закинув ногу на ногу.

— Превосходно, — не на шутку восхитился учитель. — Просто великолепно!

Вили закурил сигарету.

— Шрайнер всегда так работает, — небрежно заметил он. — У него под началом пятеро английских закройщиков. На такого мастера можно положиться.

— Зато уж этот костюм наверняка дороже прочих, — поддел его Бошан.

— Ничуть.

— Неужто не дороже?

— Он обошелся мне в те же деньги, что и остальные.

— А найдется у него еще такая материя?

— Разумеется, — ответил Вили и невольно улыбнулся предположению, будто бы у Шрайнера не нашлось нужной заказчику материи. — У него колоссальный запас и колоссальный выбор.

— Обожди, — прервал его Бошан почти взволнованно. — Встань-ка еще разок. Пройдись! Чуть ближе, ближе. Вот так!

Учитель, слегка прищурясь, любовался портновским искусством на расстоянии.

— Я не я буду, если не закажу себе в точности такой же! — воскликнул он. — Его ведь и зимой носить можно?

— В любой сезон, господин учитель.

Несколько дней спустя, когда они купались в озере, Бошан подплыл к юноше.

— А сколько ему лет примерно?

— Кому?

— Да Шрайнеру! — воскликнул Бошан, удивляясь его непонятливости.

Гулкий, задорный перестук вагонных колес пробуждает в нас безудержные надежды.

Поезд мчится вперед, колеса постукивают равномерно, напоминая пульсирующий ритм жизни, и монотонный шум этот услужливо подсовывает нам свободную, незатканную канву, которую всякому из нас вольно заполнять прожектами, мечтами, словами по собственному усмотрению.

Бошан, распрощавшись с курортным городком в последний день июля и теперь возвращаясь домой в переполненном купе второго класса, вторил вагонному перестуку такими словами:

— Сорок три года от роду, а на вид — старик стариком. Что греха таить, я совсем перестал следить за собой. Брюки топорщатся на коленях, пиджак весь потертый. Одежда старит человека, одежда старит.

А колеса, подхватив мотив, принялись подпевать ему в такт:

— Ни разу в жизни не было у тебя приличного костюма, вечно ты бедствовал. Всю войну проходил в бумажной одежонке. В бумагу облекал свою плоть, как мясник заворачивает мясо. Да и в мирные времена не сподобился справить что-нибудь получше. Костюмы заказывал у скверных будайских портняжек, которые все как на подбор страдали одышкой, носили очки на кончике носа, источали запах несвежей заношенной одежды, шили по дешевке, но непрестанно жаловались на дороговизну. Ох уж эти убогие лавчонки, где колокольчик издает жалобное стенанье, едва только отворяется дверь, ох уж эта нищета!