Марсель Пруст - Сторона Германтов

— Какие великолепные рубины!

— Ах, милый мой Шарль, вы хотя бы знаете в этом толк, не то что эта скотина Монсерфейль, который спросил у меня, настоящие ли они. Признаться, я никогда не видела таких прекрасных рубинов. Это подарок великой княгини. На мой вкус, они великоваты, прямо бокалы бордо, полные до краев, но я их надела, потому что мы увидимся с великой княгиней у Мари-Жильбер, — добавила герцогиня Германтская, не догадываясь, что своими словами опровергает то, что сказал герцог.

— Что будет у принцессы? — спросил Сванн.

— Ничего особенного, — поспешно отозвался герцог, из вопроса Сванна заключивший, что его не пригласили.

— Что ты, Базен! Туда призваны все вассалы и вассалы всех вассалов. Будет ужасная давка. Собирается гроза, надеюсь, что тучи разойдутся, — добавила она, ласково глядя на Сванна, — ведь у них такие великолепные сады. Вы их знаете. Я там была в прошлом месяце, когда цвела сирень, такую красоту даже вообразить невозможно. А какой фонтан — настоящий Версаль в Париже.

— Что собой представляет принцесса? — спросил я.

— Но вы же ее видели здесь и сами знаете, что она хороша, как день, немного туповата, очень обходительна, несмотря на все свое немецкое высокомерие, великодушна и бестактна.

Сванн, с его тонкостью, понимал, что герцогиня демонстрирует «германтское остроумие», причем без особых усилий, а просто пересказывая собственные слова в менее изощренной форме, чем в первый раз. Но ему хотелось доказать герцогине, что ему понятно ее стремление быть забавной; притворяясь, будто это ей удалось, он улыбнулся натужной улыбкой, и от этой особой разновидности его лицемерия мне стало точно так же неловко, как когда-то, когда родители при мне говорили с г-ном Вентейлем об испорченности нравов в определенных кругах (хотя прекрасно знали, что куда более разнузданные нравы царят в Монжуване) или когда Легранден изощрялся в остроумии перед глупцами, щеголяя изысканными эпитетами и прекрасно зная, что богатая, шикарная, но необразованная публика его не поймет.

— Помилуйте, Ориана, что вы говорите, — возразил герцог Германтский. — Разве Мари глупа? Она все читала, она музицирует как ангел.

— Мой дорогой Базен, вы будто вчера на свет родились. Можно быть и начитанной, и музыкальной, и при этом слегка туповатой. Ну положим, я преувеличиваю, просто у нее туман в голове, она же у нас воплощение Гессен-Дармштадта, Священной Римской империи и вообще размазня. Просто меня бесит ее выговор. Впрочем, я признаю, что она милейшая чудачка. Взять хотя бы то, что она решилась спуститься со своего немецкого трона и запросто выйти замуж за обыкновенное частное лицо. И то сказать, уж она сделала выбор! Нет, правда, — обратилась она ко мне, — вы не знаете Жильбера! Он когда-то слег в постель, потому что я завезла карту госпоже Карно… [417] …я завезла карту госпоже Карно … — Сесиль Карно (1841–1898), жена Сади Карно, президента Франции с 1889 по 1894 г. С нее началась традиция светских приемов в Елисейском дворце. Но миленький Шарль, — перебила она сама себя, видя, что история о том, как она завезла карту г-же Карно, привела герцога в бешенство, — вы ведь не прислали мне фотографию наших родосских рыцарей, которых я благодаря вам полюбила и жажду узнать получше.

Герцог, однако, по-прежнему не сводил с жены пристального взгляда: «Ориана, следует как-никак рассказывать всю правду, а не половину. Надо вам знать, — начал он объяснять, обращаясь к Сванну, — что тогдашняя жена английского посланника была очень милая женщина, но немного не от мира сего и постоянно совершала какие-нибудь оплошности; ей пришла в голову несколько причудливая мысль пригласить нас одновременно с президентом и его женой. Мы очень удивились, даже Ориана, тем более что супруга посланника знала достаточно людей нашего круга, чтобы не приглашать нас в такой странной компании. Там был один проворовавшийся министр, словом, я лучше умолчу, нас не предупредили, мы попались в ловушку, хотя, впрочем, следует признать, что все эти люди вели себя очень учтиво. Но с нас и того хватило. Герцогиня, которая не часто оказывает мне честь спрашивать у меня совета, решила, что должна через несколько дней завезти карту в Елисейский дворец. Жильбер, вероятно, зашел слишком далеко, когда решил, что это бросает тень на наше имя. Но не нужно забывать, что, отрешаясь от политики, господин Карно, который, положим, вполне достойно отправлял свою должность, — внук члена революционного трибунала, пославшего на смерть в один день одиннадцать членов нашей семьи».

— А тогда зачем вы, Базен, каждую неделю ездили ужинать в Шантильи? Герцог Омальский такой же внук члена революционного трибунала, с той разницей, что Карно был приличный человек, а Филипп Эгалите отпетый негодяй [418] … Филипп Эгалите отпетый негодяй . — Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский, с 1792 г. известный как Филипп Эгалите (1747–1793), во время Великой французской революции примкнул к революционерам и голосовал за смерть Людовика XIV; позже был обвинен в измене и кончил свои дни на гильотине. Герцог Омальский был его внуком. .

— Прошу прощения, что перебиваю, но я послал фотографию, — сказал Сванн. — Не понимаю, почему ее вам не отдали.

— Это меня не слишком удивляет, — отозвалась герцогиня. — Слуги мне говорят только то, что считают нужным. Вероятно, орден Святого Иоанна им чем-то не угодил. — И она позвонила.

— Вы же знаете, Ориана, в Шантильи я ездил без особого восторга.

— Без восторга, но с ночной рубашкой на случай, если принц пригласит вас остаться ночевать, впрочем, он это делал довольно редко, потому что был настоящим хамом, как все герцоги Орлеанские. Вы знаете, с кем мы обедаем у г-жи де Сент-Эверт? — спросила герцогиня мужа.

— Кроме тех, о ком вы знаете, будет брат царя Теодоза, его пригласили в последнюю минуту.

При этой новости в чертах герцогини изобразилось удовольствие, а в голосе прозвучала скука: «О господи! Опять принцы!»

— Ну, этот принц любезный и умный, — заметил Сванн.

— Хотя тоже не вполне, — возразила герцогиня; казалось, она подбирает слова, чтобы придать своей мысли больше новизны. — Вы замечали, что самые любезные из принцев не так уж любезны? Да-да, уверяю вас! Они считают, что всегда должны иметь обо всем свое мнение. А поскольку своего мнения у них нет, они полжизни тратят на то, чтобы выведать наше, а вторую половину — на то, чтобы нам же его и высказать. Они непременно должны объявить, что вот это сыграли хорошо, а то сыграли хуже. Им-то самим все равно. Да тот же самый Теодоз-младший (не помню его имени) спрашивал меня, как называется лейтмотив в оркестре. Я ему ответила, — продолжала герцогиня, блестя глазами и хохоча алыми прекрасными губами: — «Это называется лейтмотив в оркестре». Но он, кажется, остался недоволен. Ах, миленький мой Шарль, — продолжала герцогиня, — как скучно бывает на этих званых обедах! В иные вечера думаешь, уж лучше умереть. Хотя умирать, наверное, так же скучно, мы просто не знаем, как это бывает.