Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Поскольку Берготт не отмел моих соображений, я признался ему, что г-н де Норпуа отнесся к ним с презрением. «Да это же старый попугай, — отвечал Берготт, — он стал вас клевать, потому что всё на свете ему представляется крошками или мошками». — «Как, вы знакомы с Норпуа?» — спросил меня Сванн. «Он надоедлив, как дождик, — перебила его жена, полностью доверявшая суждениям Берготта и, вероятно, опасавшаяся, что г-н де Норпуа злословил о ней перед нами. — Я хотела поболтать с ним после обеда, и не знаю уж, возраст виноват или пищеварение, но он был такой кислый! Так и хотелось его встряхнуть». — «Да, всё верно, — подхватил Берготт, — ему частенько приходится помалкивать, чтобы не истощить до конца вечера тот запас глупостей, от которого топорщатся его жабо и белый жилет». — «А по-моему, Берготт и моя жена очень уж строги, — заметил Сванн, избравший себе дома амплуа здравомыслящего человека. — Согласен, Норпуа для вас не слишком занимательный собеседник, но всё же (поскольку Сванн любил коллекционировать „радости жизни“) это весьма любопытная личность, к примеру, у него весьма любопытная сердечная жизнь. Когда он был секретарем в Риме, — продолжал Сванн, убедившись, что Жильберта его не слышит, — у него была возлюбленная в Париже, от которой он был без ума настолько, что ухитрялся дважды в неделю проделывать путь туда и обратно, чтобы повидать ее два часа. Кстати, в те времена это была очаровательная женщина, умница, а теперь это просто великосветская старуха. Да и кроме этого у него было немало увлечений. Я бы с ума сошел, если бы любимая женщина жила в Париже, а меня дела удерживали в Риме. Нервным людям всегда нужно любить, как в народе говорят, кого-нибудь „ниже себя“, чтобы удерживать подругу в повиновении с помощью корысти». В этот миг Сванн спохватился, что я могу отнести это изречение к нему и Одетте. И тут же, поскольку даже лучшие из людей, воспаряя с вами вместе к горним высотам, все равно остаются подвластны уколам мелкого самолюбия, он внезапно на меня рассердился. Но это было заметно только по его взгляду, ставшему беспокойным. Не стоит этому удивляться. В тот вечер, когда Расин, согласно одной выдуманной истории, сюжет которой тем не менее разыгрывается в Париже чуть не каждый день, упомянул Скаррона при Людовике XIV, самый могущественный на свете король не сказал поэту ни слова. Но на другой день Расин впал в немилость [117] Поэт и драматург Поль Скаррон (1610–1660) был женат на даме, которая после его смерти стала морганатической женой Людовика XIV. Анекдот, на который ссылается Пруст, рассказан в мемуарах Сен-Симона (1699), но, по всей вероятности, является вымыслом. .

Но поскольку всякая теория жаждет, чтобы ее изложили полностью, Сванн после минутного раздражения протер стеклышко монокля и закончил свою мысль пророческими словами, о которых позже я не раз вспоминал, а тогда не расслышал прозвучавшего в них предупреждения: «Однако опасность такой любви состоит в том, что, хотя подчинение женщины на какое-то время успокаивает мужскую ревность, потом эта ревность делается всё требовательней. Рано или поздно мужчина заставит любовницу жить, как живут арестанты, у которых в камере день и ночь горит свет, чтобы их легче было охранять. А кончается это обычно драмой».

Я вернулся к г-ну де Норпуа. «Не доверяйтесь ему, он страшный сплетник», — сказала г-жа Сванн с нажимом, и дело было, по-видимому, в том, что сплетничал он именно о ней — не случайно Сванн глянул на жену с упреком, словно призывая ее оставить эту тему.

Между тем Жильберта, которую уже дважды просили идти собираться, никуда не ушла и слушала наш разговор, сидя между матерью и отцом, ласково прислонившись к его плечу. На первый взгляд какие они были разные, черноволосая г-жа Сванн и эта рыжая девочка с золотистой кожей. Но спустя мгновение вы узнавали в Жильберте черты ее матери — например, нос, изваянный по внезапной и безошибочной воле невидимого скульптора, чей резец трудится для нескольких поколений сразу, и выражение лица Одетты, и ее движения; если же заимствовать сравнение из области другого искусства, она напоминала портрет г-жи Сванн, в котором художник не успел еще добиться сходства, да к тому же в поисках цветовых эффектов заставил Одетту позировать в гриме и парике венецианки, словно перед уходом на маскарад. Но не только парик у нее был белокурый: всё хоть сколько-нибудь темное было изгнано из ее плоти, так что плоть эта, не овеянная смуглостью, была словно особенно обнажена, окутана только лучами солнца, пылавшего у нее внутри, и грим был не наносный, а присущий от природы; Жильберта словно нарядилась не то сказочной зверушкой, не то мифологическим персонажем. Эта белая кожа в веснушках досталась ей от отца, как будто природа, создавая Жильберту, задумала воссоздать г-жу Сванн, имея под рукой в виде материала только кожу г-на Сванна. И распорядилась ею природа превосходно, как резчик по дереву, который старается, чтобы в изделии видны были прожилки на дереве и каждый его сучок. На лице у Жильберты, в уголке возле самого носа, безупречно скопированного с носа Одетты, была складочка на коже, приютившая две родинки, заимствованные у г-на Сванна. Получилась новая разновидность г-жи Сванн, которая рядом с ней была как белая сирень рядом с лиловой. Но не надо думать, что сходство с отцом и матерью были четко разграничены. На мгновенье, когда Жильберта смеялась, на материнском лице вдруг возникал отцовский овал щеки, словно их нарочно свели воедино, чтобы посмотреть, что получится; овал проступал, как формируется эмбрион, продолговатый, припухлый, а потом мгновенно исчезал. В глазах у Жильберты светился добрый искренний взгляд отца; с таким взглядом она протянула мне когда-то агатовый шарик и сказала: «Сохраните его на память о нашей дружбе». Но если у Жильберты спрашивали, чем она занималась, тогда в этих самых глазах появлялись замешательство, неуверенность, скрытность, печаль, точь-в-точь у Одетты, когда Сванн расспрашивал ее, куда она ходила, а она в ответ лгала: когда-то, когда он был ее любовником, она приводила его этим в отчаяние, а теперь он, благоразумный и нелюбопытный муж, просто переводил разговор на другую тему. На Елисейских Полях этот взгляд Жильберты часто ввергал меня в беспокойство. Но обычно за ним ничего не стояло. Она была подобием Одетты чисто физически, и этот взгляд ничего не значил. Если Жильберте пора было в школу или домой на урок, ее зрачки начинали метаться точь-в-точь как в свое время у Одетты, когда она боялась выдать, что днем принимала любовника или торопится на свидание. Так и видно было, как две натуры — г-на и г-жи Сванн — попеременно клубились, волновались и захлестывали одна другую в теле этой Мелюзины [118] Мелюзина — персонаж средневековых легенд, а затем рыцарских романов, фея, раз в неделю превращавшаяся в полуженщину-полузмею. .