Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Писатели, которых я уважал, годами интриговали, чтобы завязать с Берготтом отношения, никогда не выходившие за пределы чисто литературного знакомства и ограничивавшиеся его кабинетом, а я только что, как-то сразу и без усилий, оказался в числе друзей великого писателя, ни дать ни взять человек, который, вместо того чтобы стоять в очереди за плохим билетом, получает билет на лучшие места, войдя с заднего входа, закрытого для других. Сванн отворил для меня этот путь, вероятно, потому же, почему король, не задумываясь, приглашает друзей своих детей в королевскую ложу, на королевскую яхту; точно так же родители Жильберты принимали друзей своей дочки в доме, полном драгоценных вещиц, и в еще более драгоценном узком кругу, собиравшемся в этом доме. Но в те времена я думал — и, возможно, не ошибался, — что любезность Сванна косвенным образом предназначалась моим родителям. Помнится, я когда-то слышал в Комбре, как, видя мое восхищение Берготтом, он предлагал им взять меня к нему в гости, а родители отказались, объяснив, что я слишком маленький и нервный для таких визитов. Вероятно, некоторые люди, причем именно те, которые казались мне самыми восхитительными, видели моих родителей совершенно по-другому, чем я, и точно так же, как во времена, когда дама в розовом расточала моему отцу похвалы, которых он, на мой взгляд, совсем не заслуживал, теперь мне хотелось, чтобы родители поняли, какой бесценный дар я только что получил, и как-то отблагодарили великодушного и любезного Сванна, который преподнес мне — или им — этот дар с таким видом, будто даже не замечает его значительности, точь-в-точь тот очаровательный волхв с фрески Луини [120] Бернардино Луини (1480–1532) — итальянский художник, один из самых известных учеников Леонардо да Винчи. Фреску «Поклонение волхвов» можно видеть в Саронно, картина того же названия хранится в Лувре. , белокурый, горбоносый, с которым когда-то все находили в Сванне поразительное сходство. Я вбежал в дом и, даже еще не сняв пальто, выпалил родителям, какую милость оказал мне Сванн: я надеялся, что мое волнение передастся им и подвигнет их выразить ему что-нибудь неслыханно и бесповоротно «учтивое», но, к сожалению, они, казалось, не слишком оценили эту милость. «Сванн познакомил тебя с Берготтом? Прекрасное знакомство, ничего не скажешь! — с иронией воскликнул отец. — Только этого и не хватало!» Увы, когда я добавил, что он не слишком жалует г-на де Норпуа, отец подхватил:

— Разумеется! Это лишний раз доказывает, какой у него извращенный ум и какой он злопыхатель. Сынок, тебе и раньше-то не хватало здравого смысла, и мне очень жаль, что ты угодил в компанию, которая окончательно собьет тебя с толку.

Даже от того, что я просто ходил к Сваннам, родители были далеко не в восторге. Знакомство же с Берготтом они сочли пагубным, но закономерным следствием первой ошибки, проявленной ими слабости, которую дедушка назвал бы «неосмотрительностью». Я чувствовал, что еще больше испорчу им настроение, если скажу, что этому порочному человеку, не умеющему ценить г-на де Норпуа, я показался необыкновенно умным. И впрямь, когда кто-нибудь, например мой соученик, ступивший, по мнению отца, на неверный путь (а именно это со мной и произошло), одобрял людей, которых отец не уважал, он усматривал в этом подтверждение своего прискорбного диагноза. Порочность этого человека в глазах отца от этого только возрастала. Я уже так и слышал, как он восклицает: «Ну конечно! Вот уж одно к одному!» — и меня охватывал ужас, когда я смутно воображал огромные потрясения, которые сулил мне отец и которые неминуемо ворвутся в мою безмятежную жизнь. Но хоть я и не рассказал родителям, как обо мне отозвался Берготт, ничто уже не могло изгладить того скверного впечатления, которое произвело на них мое знакомство с ним, и не всё ли равно, если оно окажется еще немного хуже. Кроме того, мне казалось, что они так несправедливы, так заблуждаются, что я уже и не надеялся, да и не стремился открыть им глаза. Я предчувствовал, как напугает родителей, что я нравлюсь человеку, который считает умных людей дураками, человеку, которого порядочные люди презирают, человеку, чьи похвалы мне кажутся завидными и тем самым подталкивают к дурным поступкам, — и все-таки, тихим голосом, замирая от стыда, я выпустил последний заряд: «Он сказал Сванну, что, по его мнению, я необыкновенно умен». Как пес, поевший отравы, сам не зная зачем, бросается в поле на ту самую траву, которая может служить ему противоядием, так я, сам того не подозревая, произнес те единственные на свете слова, что могли победить предубеждение моих родителей против Берготта, которое не в силах были развеять самые мои разумные рассуждения, самые пылкие похвалы.

В тот же миг всё переменилось.

— Ах, он сказал, что ты умен? — отозвалась мама. — Приятно слышать, ведь он такой талантливый человек.

— Так и сказал? — подхватил отец. — Я отнюдь не отрицаю его литературного значения, все им восхищаются, обидно только, что он ведет такой неприглядный образ жизни, вот и папаша Норпуа на это намекал, — добавил он, не замечая, что перед могуществом магических слов, которые я только что произнес, мгновенно померкли и безнравственность Берготта, и все его заблуждения.

— Погоди, дорогой, — перебила мама, — может, это еще и неправда. Мало ли что люди говорят. И потом, господин де Норпуа, конечно, очень мил, но он не всегда благожелателен, особенно к людям не его круга.

— Это правда, я и сам замечал, — согласился отец.

— И потом, Берготту многое простится за то, что ему понравился мой мальчик, — подхватила мама, погладив меня по голове и устремив на меня долгий мечтательный взгляд.

Впрочем, не дожидаясь окончательного приговора Берготту, мама и раньше говорила мне, что, когда у меня будут гости, я могу пригласить и Жильберту. Но я не смел это сделать по двум причинам. Во-первых, у Жильберты всегда подавали только чай. Дома же у нас, наоборот, по маминому настоянию кроме чая всегда бывал и шоколад. Я боялся, что Жильберта решит, что это пóшло, и проникнется к нам презрением. Другая причина заключалась в трудности протокольного характера, которую я не в силах был преодолеть. Когда я приходил к г-же Сванн, она спрашивала:

— Как поживает ваша матушка?

Я несколько раз пытался разведать, задаст ли мама этот вопрос Жильберте, когда она придет к нам в гости — этот момент казался мне важней, чем обращение «Монсеньор» при дворе Людовика XIV. Но мама ничего не хотела слышать.

— Нет-нет, ведь я незнакома с госпожой Сванн.

— Но она с тобой тоже незнакома.

— Послушай, мы не обязаны всё делать одинаково. Я обласкаю Жильберту как-нибудь по-другому, найду другие слова.