Юлиус Зейер - Дом под утопающей звездой

— Моим наивысшим стремлением и самым тяжким страданием была задача — показать умирающего Христа в тот момент, когда Его страдания превзошли все человеческие силы. Чтобы при взгляде на Него сердце каждого дрогнуло. Воплотить в мраморе потрясающую трагедию Голгофы со всей ее жизненной правдой, с дрожью ужаса, в сиянии неземной красоты. Вот смелая мечта всей моей жизни! До сих пор не удавалось ни одной женской руке, ни с помощью резца, ни с помощью кисти, изобразить то, что представляется моему уму; даже ни один мужчина не выполнил этого. Вот уже два года, как я стараюсь претворить в явь мой сон, мои мечты. Я множество раз изменяла выражение лица моего Христа и каждый раз жестоко ошибалась. Я не верю в Христа и, вероятно, поэтому Он не может явиться моей душе, не может отразиться в моем сердце. Я не имею этого преимущества верующих, и от этого мне с трудом приходится искать Его в своем воображении, приходится самой творить, — и мое бессилие приводит меня в отчаяние.

Инульций весь задрожал.

— Не верите в Христа?! — воскликнул он, и его глаза наполнились слезами.

Ему казалось, что это богохульство из прекрасных уст наносит его Спасителю еще одну рану, и вместе с тем он не мог не чувствовать сострадания к этой несчастной женщине, холодной, как мертвый камень, с ее темной, неверующей душой. Она встрепенулась, увидев, какое впечатление произвели на него ее слова.

— Как похожи вы на того Христа, о котором гласит легенда и каким изображает Его искусство! — с жаром воскликнула она. — Давно уже — и все напрасно — ищу я в людской среде образец для Того, Кто не может явиться моей душе… Когда я увидела вас на мосту, я вскрикнула от радости и удивления, что, наконец-то, нашла модель для моего Христа. И теперь я еще больше убеждаюсь, какое счастье приносит мне наша встреча. Инульто, я создам Его благодаря вам. Вы будете образцом для моего умирающего Царя Иудейского!

— Никогда! — воскликнул со страхом Инульций. — Я не достоин этого. И как можете просить вы, мадонна, о чем-нибудь подобном!

Она рассмеялась.

— Какой вы ребенок, мой друг!

Внезапно схватив его за руку, она посадила его в кресло у большого раскрытого окна, а сама села на широкий подоконник, покрытый ковром, ниспадавшим в комнату. Ночь была тихая и звездная. Через крыши Малой стороны был виден весь город и далекие темные очертания гор, меж которыми сверкала Влтава. Шум реки доносился сюда грустным ритмом, точно тихо и безнадежно рыдала сама Прага, лежавшая у ног мрачной крепости, точно раздавался стон скованной королевны в неволе. Взглянув в окно на город, юноша мгновенно почувствовал все великое, немое страдание своей несчастной страны, чье имя было вычеркнуто из книги живых, чья звезда закатилась во мгле смерти и мрака. Тяжелый вздох вырвался из его груди, и он закрыл лицо руками.

— Друг мой, я знаю, что происходит в вашей душе. Я понимаю вас, хотя я и чужестранка. Но, исполняя мою просьбу, вы можете оказать великую услугу оплакиваемой вами с бессильной скорбью вашей родине и вашему народу.

Удивленный Инульций вопросительно открыл глаза.

— Да-да, сейчас я объясню вам. Один из тех всемогущих владык, в руках которых находится теперь судьба этой страны, назовем его доном Бальтазаром, посещает мой дом. Наши семьи связаны давней близостью, и по его приглашению мой отец прибыл в Чехию. И хотя посещения дона Бальтазара для меня великая честь, но я не рада им, потому что его сатанинские черные глаза возбуждают во мне неподдельный страх. Однажды я говорила при нем, как представляю себе умирающего Христа, хотя из осторожности и не призналась, как вам, в своем неверии в Его Божественность. На другой день дон Бальтазар пригласил меня в свой мраморный дворец, убранный с царской пышностью. Он привел меня в свою сверкающую золотом молельню, где до сих пор стоит пустой алтарь, и сказал:

«Моя душа устала от страстей, усыплена перебиранием четок, отупела от борьбы, которую надо вести с населением этой мятежной, еретической, проклятой страны. Я уже не могу искренне молиться. Дайте мне сюда Того Христа, о котором вы вчера говорили. Он тронул бы меня своей предсмертной мукой, вызвал бы отклик в моей дремлющей душе, — и я по-царски вас награжу, я вознесу ваше имя к звездам».

Так говорил мне дон Бальтазар, и с этой поры я живу, точно в лихорадке…

Инульто, по вашему лицу я создам Христа, изобразив в нем всю ту безграничную скорбь, которая наполняет вашу грудь. Может быть, немой крик вашего смертельно грустного лица пробудит человеческое чувство в мрачной, гордой, сатанинской душе этого испанца, может быть, вызовет у него слезы. Если так случится, тогда вашими устами весь этот несчастный край спросит Господа Бога: «Почему Ты покинул меня?» И вы должны знать, что отсюда могло бы явиться спасение Чехии. Слышите, Инульто, плач этой глубокой реки? Видите, как ваша родная прекрасная Прага поднимает в отчаянии руки к звездам?

Она умолкла, ее глаза горели и были обращены с мольбой на его лицо. Инульций не мог побороть охватившей его дрожи. Он протянул Флавии обе руки.

— Я исполню вашу просьбу! — воскликнул он восторженно. — О, привяжите меня ко кресту. Вложите все муки этой земли, которые вы прочли на моем лице, в черты своего умирающего Христа, и может быть, вид Его тронет каменные сердца поработителей нашей родины… А может быть, и в вашей душе раздастся тихий голос, который скажет вам, что Христос действительно жил, и что Он Бог?

Флавия держала его руки в своих.

— Может быть, это и случится, — сказала она, не глядя на него, чтобы он не заметил, что она не верит своим словам. Потом прибавила: — Теперь идите, мой друг, и возвращайтесь завтра утром. Мой кошелек для вас открыт, а мое сердце полно благодарности.

Он умоляюще взглянул на нее и махнул рукой.

— До свидания, — сказала она и кликнула старого Квидона. Тот проводил Инульция и запер за ним двери.

Флавия все еще стояла в глубокой задумчивости у окна, когда вошла Плацида.

— Взгляни сюда.

Флавия обернулась.

— Этот венецианский бокал, из которого пил твой гость, треснул раньше, чем я успела прикоснуться к нему. Этот человек принесет несчастие в твой дом.

Флавия рассмеялась.

— Ты знаешь, что я не суеверна.

— Когда он вошел в дом и я вам светила, — заговорила Плацида, — я увидела, что мы — я и ты — бросаем в подвал окровавленное тело твоего гостя.

— Ты, верно, спала, Плацида, — сказала спокойно Флавия, — и еще не проснулась, когда нам светила, а твои сны всегда такие тяжелые и страшные.

— А иногда и пророческие, — прибавила та.

Инульций бродил по спящей Праге и не думал о сне. Мечтательно, точно в бреду, он смотрел на звезды, подходил к темной реке, погружался в темноту глубоких улиц и восторженно взывал к Богу, прося Его исполнить мечту Флавии, ставшую его собственной мечтой. Ему казалось, что Бог слышит его молитвы и пошлет чрез него облегчение страдающей родине.