Чарльз Диккенс - Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби

Если бы Ральф не знал и не чувствовал своего умения оскорблять тех, кого ненавидел, его взгляд, устремленный на Николаса, показал бы ему это умение во всей его полноте, когда он произносил приведенную выше речь. Хотя молодой человек был ни в чем не повинен, каждое лукавое обвинение причиняло боль, каждое хорошо обдуманное саркастическое замечание задевало за живое; и, видя его бледное лицо и дрожащие губы, Ральф поздравил себя с тем, как удачно выбирал он свои насмешки, рассчитанные на то, чтобы глубоко ранить юную и пылкую душу.

— Я ничего не могу поделать! — воскликнула миссис Никльби.— Я знаю, вы были очень добры к нам и много хотели сделать для моей дочери. Я в этом совершенно уверена; я знаю, что так было, и вы были очень любезны, пригласив ее к себе, и все такое… И, конечно, это имело бы огромное значение для нее, да и для меня. Но, знаете, деверь, я не могу, не могу отречься от родного сына, даже если он сделал все то, о чем вы говорите. Это немыслимо, я бы не могла на это пойти. И вот, Кэт, дорогая моя, придется нам испытать страдания и нищету. Думаю, что я это вынесу.

Изливая эти сожаления, а также изумительный поток других бессвязных замечаний, которые ни один смертный, кроме миссис Никльби, никогда не мог бы извергнуть, эта леди стала ломать руки, и слезы ее потекли быстрее.

— Почему вы сказали: «Если Николас сделал то, о чем вы говорите?» — с благородным негодованием спросила Кэт.— Вы знаете, что он этого не делал.

— Я не знаю, что думать, дорогая моя,— сказала миссис Никльби.— Николас в таком гневе, а твой дядя так хладнокровен, что я могу расслышать только его слова, а не то, что говорит Николас. Все равно, не будем больше толковать об этом! Я думаю, мы можем пойти в работный дом, или в богадельню, или в странноприимный дом святой Марии Магдалины, и чем скорее мы туда отправимся, тем лучше.

Перебрав как попало благотворительные учреждения, миссис Никльби снова залилась слезами.

— Стойте! — сказал Николас, когда Ральф повернулся к выходу.— Вам незачем уходить отсюда, потому что через минуту вы будете избавлены от моего присутствия, и не скоро, очень не скоро появлюсь я снова здесь.

— Николас, не говори так! — вскричала Кэт, бросаясь на шею брату.— Ты разобьешь мне сердце, дорогой мой брат! Мама, скажите же ему! Не обращай на нее внимания, Николас: она этого не думает, ты должен был бы знать ее лучше. Дядя, кто-нибудь, ради бога поговорите с ним!

— У меня никогда не было намерения, Кэт,— нежно сказал Николас,— остаться с вами; думайте обо мне лучше и не допускайте такой возможности. Я могу уйти из этого города на несколько часов раньше, чем предполагал,— не все ли равно? В разлуке мы друг друга не забудем, и настанут лучшие дни, когда мы больше не расстанемся. Будь женщиной, Кэт,— гордо прошептал он,— и не делай женщину из меня, когда он на нас смотрит!

— Да, да, не буду! — с жаром отозвалась Кэт.— Но ты нас не покинешь! О, подумай о тех счастливых днях, какие мы провели вместе, прежде чем обрушились на нас эти ужасные несчастья, подумай о благополучии, о счастье родного дома и о тех испытаниях, которые нам приходится теперь переносить, подумай о том, что у нас нет защитника от всех обид и оскорблений, на какие обречена бедность,— и у тебя не хватит сил оставить нас, чтобы мы терпели все это одни, когда никто не протянет нам руку помощи.

— Вам будут помогать, когда меня здесь не будет,— быстро сказал Николас.— Я вам не помощник, не защитник; я не принес бы вам ничего, кроме скорби, нужды и страданий. Моя ровная мать понимает это, и ее любовь к тебе и страх за тебя указывают путь, какой я должен избрать. Пусть все ангелы хранят тебя, Кэт, пока я не могу дать тебе приют у себя, в своем доме, где мы снова узнаем счастье, в котором сейчас нам отказано, и будем говорить об этих испытаниях как о далеком прошлом. Не удерживай меня здесь, позволь мне уйти немедля. Вот так. Дорогая моя, дорогая!

Руки, обхватившие его, ослабели, и Кэт лишилась чувств в его объятиях. Несколько секунд Николас стоял, склонившись над нею, потом, осторожно опустив ее в кресло, поручил сестру заботам их верной приятельницы.

— Мне не нужно взывать к вашему сочувствий,— сказал он, пожимая ей руку,— потому что я вас знаю. Вы их никогда не покинете.

Он подошел к Ральфу, который стоял в одной и той же позе в течение всего свидания и даже пальцем не пошевельнул.

— Что бы вы ни предприняли, сэр,— сказал он тихо, чтобы их никто не слышал,— я буду вести точный счет всему. По вашему желанию, я оставляю их на ваше попечение. Рано или поздно настанет день расплаты, и этот день будет для вас тяжелым, если вы причините им зло!

Ральф не позволил ни одному мускулу лица дрогнуть, словно он не слышал ни слова из этой прощальной речи. Вряд ли он понял, что она уже окончена, а миссис Никльби еще не приняла решения удержать сына в случае необходимости насильно, как Николас исчез.

Пока он быстро шагал по улицам к своему скромному жилищу, как будто стараясь приноровить шаг к стремительному бегу нахлынувших на него дум, много сомнений и колебаний возникло у него и едва не побудило вернуться. Но что можно было бы благодаря этому выиграть? Если предположить, что он бросил бы вызов Ральфу Никльби и ему даже посчастливилось бы занять какую-нибудь скромную должность, его пребывание с ними могло лишь ухудшить теперешнее их положение и значительно повредить их видам на будущее, ибо его мать говорила о каком-то новом благодеянии, оказанном Кэт, чего та не отрицала. «Нет,— думал Николас,— я поступил правильно».

Но не успевал он пройти и пятисот ярдов, как совсем другое чувство охватывало его, и тогда он замедлял шаги и, надвинув на глаза шляпу, отдавался меланхолическим мыслям, осаждавшим его. Не знать за собой никакой вины и, однако, остаться совсем одиноким в мире, разлучиться с единственными людьми, которых он любил, и быть изгнанным, как преступник, когда лишь полгода назад он жил в полном благополучии и его считали надеждой семьи,— это было трудно перенести. И он этого не заслужил. Что ж, последняя мысль являлась утешением, и бедный Николас снова обретал бодрость, чтобы снова впасть в уныние, когда быстро сменявшиеся мысли мелькали перед ним во всем разнообразии света и тени.

Претерпевая эти переходы от надежды к страху, которых не может избежать ни один человек, переносящий повседневные испытания, Николас добрался, наконец, до своей убогой комнаты, где, уже не черпая сил из того возбуждения, которое до сих пор его поддерживало, обессиленный, бросился на кровать и, повернувшись лицом к стене, дал волю чувствам, так долго подавляемым.

Он не слышал, как кто-то вошел в комнату, и не ведал о присутствии Смайка, пока, подняв случайно голову, не увидел, что тот стоит в другом конце комнаты и грустно на него смотрит. Смайк отвел глаза, когда заметил, что за ним наблюдают, и притворился, будто занят какими-то приготовлениями к скудному обеду.