Чарльз Диккенс - Том 3. Посмертные записки Пиквикского клуба (Главы XXXI — LVII)

— Он пьян! — в бешенстве заревел старик Уордль.— Позвоните в колокольчик! Позовите лакеев! Он пьян!

— Я не пьян! — завопил жирный парень, падая на колени, когда хозяин схватил его за шиворот.

— Значит, ты сумасшедший, это еще хуже. Позовите лакеев! — повторил старый джентльмен.

— Я не сумасшедший, я в своем уме,— захныкал жирный парень.

— Тогда зачем же ты, черт бы тебя побрал, втыкаешь мистеру Пиквику в ногу какие-то острые инструменты? — сердито спросил Уордль.

— Он не смотрит на меня,— отвечал парень,— а мне нужно ему что-то сказать.

— Что ты хотел сказать? — раздались голоса.

Жирный парень разинул было рот, посмотрел на дверь спальни, снова разинул рот и согнутыми указательными пальцами вытер две слезинки.

— Что ты хотел сказать? — встряхнув его, спросил Уордль.

— Постойте! — вмешался мистер Пиквик.— Позвольте, я с ним поговорю. Что вы хотели мне сообщить, бедный мальчик?

— Я хотел шепнуть вам на ухо,— отвечал жирный парень.

— Чего доброго, ты хотел откусить ему ухо,— сказал Уордль.— Не подходите к нему. Он с норовом. Позвоните, чтоб его отвели вниз.

Мистер Уинкль уже схватился было за сонетку, но тут его остановили изумленные возгласы: влюбленный пленник, раскрасневшись от смущения, внезапно вышел из спальни и отвесил общий поклон присутствующим.

— Ох! — попятившись, воскликнул Уордль, отпуская на свободу жирного парная.— Это еще что такое?

— Я прятался в соседней комнате, сэр, с тех пор как вы пришли,— пояснил мистер Снодграсс.

— Эмили, моя девочка,— укоризненно сказал Уордль,— я ненавижу обман и ложь. Это в высшей степени неделикатно и нечестно. Право же, я этого не заслужил, Эмили!

— Дорогой папа! — воскликнула Эмили.— Арабелла знает… все знают… и Джо знает, что я понятия не имела, где он прячется. Огастес, да объясните же все, ради бога!

Мистер Снодграсс, который только и ждал случая заговорить, тотчас же начал рассказывать, как он очутился в таком отпаянном положении; страх вызвать раздор в семье побудил его уклониться от встречи с мистером Уордлем; он хотел выйти в другую дверь, но так как она оказалась запертой, он поневоле вынужден был остаться. Положение было тягостное, но теперь он меньше об этом жалеет, ибо получил возможность заявить, в присутствии общих друзей, как глубоко и искренне любит дочь мистера Уордля, и с гордостью говорит, что это чувство взаимно, и если бы между ними пролегли тысячи миль или разлились воды океана,— все равно он ни на секунду не забудет тех счастливых дней, когда впервые… и так далее.

После такого торжественного заявления мистер Снодграсс снова отвесил поклон, заглянул в свою шляпу и направился к двери.

— Постойте! — заревел Уордль.— Почему… чтоб вас побрали…

— …небесные силы,— кротко подсказал мистер Пиквик, опасавшийся худшего.

— Ладно — небесные силы,— повторил Уордль, не возражая против такой замены,— почему вы мне сразу этого не сказали?

— Или не доверились мне? — прибавил мистер Пиквик.

— Ах, боже мой! — воскликнула Арабелла, спеша на выручку.— Какой смысл задавать сейчас все эти вопросы, когда вы из корысти хотели иметь зятя побогаче, и сами это знаете, а вдобавок вы такой вспыльчивый и жестокий, что вас боятся все, кроме меня! Пожмите ему руку и ради господа бога прикажите, чтобы ему принесли пообедать: у него такой вид, как будто он умирает с голоду. И пускай вам сейчас же подадут вина, потому что с вами сладу нет, пока вы не выпьете по крайней мере двух бутылок.

Достойный старый джентльмен ущипнул Арабеллу за ухо, расцеловал ее без всяких стеснений, очень нежно поцеловал свою дочь и горячо пожал руку мистеру Снодграссу.

— Она права по крайней мере в одном пункте,— весело сказал старый джентльмен.— Позвоните, чтобы нам дали вина.

Явилось вино, и в ту же секунду появился и Перкер. Мистеру Снодграссу накрыли за отдельным столиком, и, пообедав, он придвинул свой стул к Эмили, не вызывая ни малейшего протеста со стороны пожилого джентльмена.

Вечер прошел чудесно. Маленький мистер Перкер удивительно разошелся, рассказал несколько смешных историй и спел печальный романс, который оказался таким же забавным, как и его анекдоты. Арабелла была очень мила, мистер Уордль —— очень весел, мистер Пиквик — очень приветлив, мистер Бен Эллен — очень буен, влюбленные — очень молчаливы, мистер Уинкль — очень разговорчив, а все — очень счастливы.

— Сэмивел,— сказал мистер Уэллер, обращаясь к своему сыну утром после похорон,— я нашел его, Сэмми. Я так и думал, что оно там.

— Что вы нашли и где? — осведомился Сэм.

— Завещание твоей мачехи, Сэмми,— отвечал мистер Уэллер.— В нем сделаны распоряжения насчет оболгаций, о которых я тебе говорил вчера.

— А разве она вам не сказала, где оно лежит? — спросил Сэм.

— Ни словечком не обмолвилась, Сэмми,— отвечал мистер Уэллер.— Мы улаживали наши маленькие свары, а я старался ее подбодрить и совсем забыл спросить о завещании. И, пожалуй, я бы и спрашивать не стал, даже если бы вспомнил,— добавил мистер Уэллер.— Нехорошее это дело, Сэмми, надоедать больному вопросами об его деньгах, когда ухаживаешь за ним. Это все равно, что усаживать в карету наружного пассажира, слетевшего с крыши, вздыхать и спрашивать, как он себя чувствует, и в то же время запустить ему руку в карман.

Иллюстрировав свою мысль таким примером, мистер Уэллер достал из бумажника грязный лист почтовой бумаги, исписанный каракулями, беспорядочно лепившимися друг к другу.

— Вот он — документ, Сэмми,— сказал мистер Уэллер.— Я нашел его в маленьком чайнике на верхней полке буфета. Бывало, еще до замужества, она хранила там свои банковые билеты, Сэмивел. Я много раз видел, как она снимала крышку с чайника, когда нужно было платить по счетам. Бедняжка! Она могла бы наполнить своими завещаниями все чайники в доме и не почувствовала бы никакого неудобства, потому что последнее время почти не интересовалась этим напитком, вот только в вечера трезвости они закладывали фундамент чаем, чтобы залить его спиртным.

— Что же тут сказано? — спросил Сэм

— Точь-в-точь то самое, что я тебе говорил, сын мой,— отвечал родитель.— «Двести фунтов оболгациями модему пасынку Сэмивелу, а все остальное мое имущество, какое бы оно ни было, моему мужу Тони Вэллеру, которого я назначаю моим единственным душеприказчиком».

— И это все? — осведомился Сэм.

— Все,— сказал мистер Уэллер.— А так как только мы с тобой заинтересованы и для нас все ясно и понятно, то мы преспокойно можем бросить эту бумажку в огонь.

— Что вы делаете, сумасшедший! — закричал Сэм, выхватывая бумагу, когда его родитель в простоте душевной начал разгребать угли, чтобы перейти от слов к делу.— Нечего сказать, хорош душеприказчик!