Чарльз Диккенс - Том 1. Очерки Боза. Мадфогские записки

— В некоторых случаях, по самым разнообразным поводам, во многих обстоятельствах и в разных компаниях мне выпадало на долю провозглашать тосты за тех, с кем я имел честь сидеть за одним столом. И откровенно сознаюсь — зачем мне скрывать это? — что иногда взятая на себя задача казалась мне непосильной и я чувствовал, что неспособен отдать должное предмету моей речи. И если я чувствовал это в предыдущих случаях, то каковы же мои чувства сейчас… сейчас, в тех необычайных условиях, в которых я нахожусь. (Внимание! Внимание!) Точно описать мои чувства совершенно невозможно, но вы, господа, получите некоторое представление о них, если я расскажу об одном случае, совершенно неожиданно пришедшем мне сейчас в голову. Однажды в гостях, где присутствовал подлинно великий и просвещенный человек, Шеридан…

Неизвестно, какая очередная пошлость в виде анекдота была бы брошена на могилу Шеридана, этого поистине многострадального человека, если б тут не вбежал запыхавшийся малый в бурой ливрее и не объявил, что на дворе льет дождь, и по этой причине девятичасовой дилижанс подъехал к дому, и если тут кто-нибудь собирается в город, то у него (девятичасового дилижанса), есть одно место внутри.

Мистер Минс вскочил, и ни удивленные восклицания, ни мольбы остаться не поколебали его решения воспользоваться свободным местом. Но тут выяснилось, что коричневый шелковый зонтик запропастился неизвестно куда; а так как кучер дилижанса больше ждать не мог, он поехал обратно к «Лебедю», велев передать Минсу, чтобы тот «бежал что есть духу» ему вдогонку. Только минут через десять мистер Минс спохватился, что забыл коричневый шелковый зонтик с ручкой слоновой кости в том дилижансе, который доставил его сюда. Более того, так как он не был выдающимся бегуном, то не удивительно, что, хоть он и мчался «во весь дух», дилижанс — последний дилижанс — уехал, не дождавшись его.

Часа в три утра мистер Минс слабо постучал в дверь своего дома на Тэвисток-стрит, прозябший, мокрый, удрученный и злой. Утром он составил завещание, и его поверенный сообщил нам по секрету, а мы по секрету сообщаем читателям, что в завещании не упомянут ни Октавиус Бадден, ни миссис Амелия Бадден, ни их сын Александер Бадден.

Сестры Крамтон (а если положиться на свидетельство дощечки, прибитой к садовой калитке «Храма Минервы» в Хэммерсмите,— «мисс Мария и мисс Амелия Крамтон») были девицы чрезвычайно рослые, на редкость худые и до удивления костлявые, к тому же прямые, как палки, и лицом желтые. Мисс Амелия Крамтон определяла свой возраст в тридцать восемь лет, а мисс Мария утверждала, будто бы ей — Марии — сорок, хотя утверждение это было совершенно излишне, так как при первом же взгляде на нее всякому становилось ясно, что она уже давно перешагнула за пятый десяток. Проявляя незаурядную самобытность вкуса, сестры Крамтон одевались во все одинаковое, точно близнецы, а вид у них был не менее цветущий и жизнерадостный, чем у двух облетевших одуванчиков. Обе они отличались педантичностью, придерживались самых строгих правил поведения, носили накладные волосы и благоухали лавандой.

«Храм Минервы», руководимый сестрами Крамтон, был «пансионом для благородных девиц», где десятка полтора особ женского пола в возрасте от тринадцати до девятнадцати лет включительно обучались всему понемножку: французскому, итальянскому, танцам два раза в неделю и прочим житейским премудростям,— а в сущности ничему. Здание пансиона было покрашено белой краской и стояло за глухим забором, чуть отступя от улицы. Окна дортуаров всегда держали приоткрытыми, чтобы прохожие могли обозревать кроватки, каждая с белоснежным кисейным пологом, и убеждаться в роскошности этого учебного заведения. В пансионе была и гостиная, увешанная по стенам глянцевитыми географическими картами, на которые никто никогда не смотрел, и уставленная шкафами с книгами, которых никто никогда не читал. Предназначалась она исключительно для родительских посещений, и когда родители навещали своих дочек, дух учености, царивший здесь, вызывал у них благоговейный трепет.

— Амелия, душенька,— сказала мисс Мария Крамтон, входя однажды утром в классную комнату вся в папильотках, к которым ей время от времени приходилось прибегать, чтобы убедить юных пансионерок, что коса у нее не накладная, а своя собственная.— Амелия, душенька, я получила чрезвычайно лестное для нас письмо. Можешь прочесть его вслух.

Получив такое разрешение, мисс Амелия торжествующим тоном прочитала следующее:

«Корнелиус Брук Дингуолл, эсквайр, Чл. П., свидетельствует свое почтение мисс Крамтон и будет рад видеть ее у себя завтра в час дня (если это удобно ей), так как Корнелиус Брук Дингуолл желал бы побеседовать с мисс Крамтон относительно поступления мисс Брук Дингуолл в руководимый ею пансион.

Адельфи

Понедельник утром»

— Дочь члена парламента! — ликующим голосом воскликнула Амелия.

— Дочь члена парламента,— повторила мисс Мария с радостной улыбкой, на что юные девы, разумеется, ответили восторженным хихиканьем.

— Это просто замечательно! — сказала мисс Амелия, и юные девы залепетали что-то хором, снова выражая свое восхищение. Придворные вельможи обычно тоже ведут себя, как школьники, а придворные дамы ничем не лучше школьниц.

Столь важная новость сразу же заслонила собой все прочие дела. В честь такого события уроки были отменены; мисс Амелия и мисс Мария удалились на свою половину, чтобы поговорить обо всем на досуге; младшие воспитанницы принялись гадать, какие должны быть манеры у дочери члена парламента и как она держится, а девицы постарше обсуждали, помолвлена ли она, хороша ли собой, большой ли носит турнюр, и задавались множеством других, не менее серьезных вопросов.

На следующий день сестры Крамтон принарядились, сделали все от них зависящее, чтобы выглядеть как можно привлекательнеё, хотя это и не удалось им, и точно к назначенному часу прибыли в Адельфи. Вручив свои карточки лакею с багровой физиономией и в кричащего цвета ливрее, они вскоре проследовали по его приглашению в комнаты и предстали пред величественным Дингуоллом.

Корнелиус Брук Дингуолл, эсквайр, Чл. П., держался надменно, торжественно и чопорно. Цвет лица у него был, как и следовало ожидать, апоплексический, чему еще более способствовал удушающе туго завязанный галстук. Корнелиус Брук Дингуолл чрезвычайно гордился буквами «Чл. П.», приданными ему к имени, и не упускал случая напомнить людям о своем величии. Он был весьма высокого понятия о своих способностях, что, вероятно, служит человеку большим утешением, когда у него не находится единомышленников по этому вопросу, и считал себя непревзойденным дипломатом в устройстве своих маленьких семейных дел. Будучи мировым судьей графства, мистер Брук Дингуолл выполнял положенные ему обязанности нелицеприятно и со всей справедливостью, частенько сажал в тюрьму браконьеров, а кое-когда и сам садился в лужу. Мисс Брук Дингуолл принадлежала к той многочисленной категории молодых девиц, которые, подобно наречиям, отвечают на самые простые вопросы и ни на что другое не способны.