Петр Радченко - На заре

— Нет, — промолвила Соня еле слышным голосом, — только сегодня.

— Он знает, что ты бежала? — сосредоточенно глядел на нее Корягин.

— Не знаю, — Соня пожала плечами.

— Хорошо, — сказал Жебрак и перевел взгляд на Елену Михайловну. — Пусть она идет отдыхать.

Та позвала Соню в кухню, прикрыла за собою дверь.

— Нам немедленно нужно ехать в монастырь, — решил Юдин.

— Ты думаешь, что он и до сих пор там сидит? — выразил сомнение Жебрак и, помолчав, развел руками: — Мне одно непонятно, как он ее выпустил из монастыря?

Юдин поспешно поднялся со, стула, заявил:

— Во всяком случае, товарищи, мы обязаны туда поехать. Ты дай мне человек десять верховых чоновцев, Петр Владиславович. — В кухне он опять обратился к девушке: — А игуменья сейчас в монастыре?

— Нет, — ответила Соня. — Она куда-то уехала.

— Никому ничего не говори об этом, — предупредил ее Юдин.

Вышли на крыльцо.

— Мне кажется, товарищи, — сказал Жебрак, — сейчас ехать туда незачем. Во-первых, бандит наверняка ушел оттуда; во-вторых, своим обыском мы дадим ему понять, что Соня сообщила нам о нем. Ей могут отомстить за это. Лучше мы туда нагрянем денька через три-четыре.

— Да, я уже и сам над этим подумываю, — согласился Юдин.

Утренний аромат садов, омытых вчерашним дождем, наполнял воздух, незримо струился над гулкой станицей.

Из улицы выехал Виктор Левицкий, направился в степь. Лошади бежали дружно. За ветряком он пустил их шагом, сел на перекладине арбы, запел грустным голосом:

Издали казалось, что он не пел, а плакал. Лошади, понурив головы и как бы вслушиваясь в печальный напев, шли шагом.

Позади него ехал с женой Григорий Молчун. Галина по голосу распознала Виктора. Ударив лошадей вожжами, пустила их рысью. Григорий сидел на ящике арбы, курил цигарку.

Галина догнала Виктора, придержала лошадей. Виктор оглянулся, и лицо его помрачнело. Григорий спрыгнул с арбы, сел рядом с ним.

— Чего без жинки едешь? — не зная с чего начать, спросил он гнусаво.

— Сам управлюсь, — сухо ответил Виктор.

— А правда, что ты записался в ЧОН? — прервал Григорий длинную паузу.

— А твое какое дело? — Виктор от раздражения густо покраснел.

— Чего сердишься? — буркнул Григорий. — Значит, правда.

— Перед тобой не буду отчитываться! — бросил Виктор.

— Гм… Большевиком заделался. Корягина и Жебрака послушался.

— Хотя бы и так, — Виктор с досадой стегнул лошадей кнутом.

— Будешь каяться, — сказал Григорий.

Лошади пробежали немного, потом снова потащились медленным шагом. Арба лениво поскрипывала, стучала досками, железом. Галина не отрывала от мужа взгляда. Ветерок пошевеливал на ее голове концы белого платка. Слова долетали до нее. Она видела, что Виктор и Григорий ссорились.

«Гляди, — подумала Галина, — что это с Гришкой? То слова от него не допытаешься, а сейчас как раскалякался [255] Калякать — разговаривать, болтать. — прим. Гриня .»

— А ты слыхал, что Волохов и Вакула сегодня ночью вернулись из Екатеринодара? — обратился Григорий к Виктору.

— Вернулись?

— Да, — сказал Григорий. — Зря только людей мучили арестом. Говорят, что по суду их оправдали.

Виктор пожал плечами, опять стегнул лошадей кнутом.

Навстречу им попадались арбы, груженные пшеницей. Виктор и Галина сворачивали на кочковатую обочину, уступали дорогу. Озорники-казаки бросали в молодицу корки от арбузов и дынь, улыбались ей, шутили. Григорию подобные ухаживания не слишком пришлись по душе, и он, спрыгнув с арбы, сел рядом с женой.

— О чем ты с ним? — спросила Галина.

— В ЧОН записался, — пробурчал Григорий. — Это еще Бородуля об этом не знает.

— А что он с ним сделает?

— Найдет.

Коши Левицких и Молчунов находились рядом. Виктор поехал стерней и вскоре остановился у копны. Спрыгнув с арбы, начал нагружать на нее пшеницу.

Галина направилась по своему участку, придержала лошадей и, сойдя на землю, сняла с арбы вилы. Григорий пошел к казакам на соседнюю полосу. Галина села на валок и, мурлыча какую-то песню, достала из кармана передника зеркальце и белила. Виктор поздоровался с нею, спросил о Соне. Галина украдкой поглядела на мужа, стоявшего неподалеку с казаками, сказала:

— Ей выхода не было. Вот и бежала в монастырь. Она помолчала и с болью в сердце добавила: — Наверно, судьба у нее такая.

— Пусть уйдет оттуда, — проговорил Виктор с тоскою в голосе. — Нечего ей там делать.

Галина пожала плечами, потом спросила:

— А Оксана на тебя не сердится, что ты записался в ЧОН?

— Пусть сердится, — ответил Виктор.

Григорий проследил за чоновским разъездом, ехавшим по дороге в восточной части краснодольского поля, и, движимый чувством ненависти к Левицкому-большевику, широкими шагами двинулся к жене.

Галина сорвала перевясло с копны, принялась нагружать арбу. Виктор тоже взялся за вилы. Через некоторое время он уже выезжал с поля, и глубокие колеи с трудом вытягивались из-под колес тяжелой арбы и ложились на мягкой земле, как две отутюженные золотисто-черные ленты.

Выехала со своего участка и Галина. Григорий лег на спину, устремил взгляд в синеву бездонного неба. Высоко над ним галка дразнила ястреба, кидалась на него и, настигаемая хищником, с писком шарахалась в сторону. Григорий следил за их полетом, но в груди кипела злоба: разговор Галины с Виктором мучил его.

Вдруг он схватил жену за косы и начал бить. Галина в испуге закричала, спрыгнула с арбы. Григорий взяя вожжи, погнал лошадей и вскоре скрылся за горой.

Галина села у дороги, и слезы потекли по ее щекам. Наплакавшись, она вытерла глаза, потихоньку побрела в станицу, но не домой, а к отцу и матери.

По просторным улицам катились пустые и груженные пшеницей арбы, с шумом проносились мимо плетней и заборов, скрываясь в воротах то одного, то другого двора.

По всей станице шла горячая молотьба хлеба. В душном жарком воздухе стоял рявкающий гул барабанов паровых молотилок, грохотали на токах каменные катки, шумели и хлопали решетами веялки. А то, гляди, прорежет палящую жару просящий гудок паровозика, и тогда из края в край Краснодольской пронесется гулкое высвистывание — воо-о-ды-ы! воо-о-ды-ы! — переметнется через Кубань, как испуганная птица, и затихнет где-нибудь на далекой опушке леса.