Ивлин Во - Тактические учения

Клуб любителей гольфа был полон сочувствия. Джон спросил, есть ли хороший доктор по соседству. «Да, сказали ему, старик Маккензи в деревне, первоклассный человек, прозябает в этакой дыре; не какой-то там сельский эскулап. Читает самые последние книги, психологию и все такое.» Они не задумывались, почему старик Мак так и не стал специалистом и не сделал себе имени.

«Я думаю, можно поговорить со стариной Маком об этом,» сказал Джон.

«Поговорите. Лучше вам не найти.»

Отпуск у Элизабет был на две недели. Оставалось еще три дня, когда Джон пошел в деревню, чтобы посоветоваться с доктором Маккензи. Он увидел седого, приветливого холостяка в приемном покое, который был скорее конторой адвоката, а не врача, заполненном книгами, темном, пропахшим табачным дымом.

Усевшись в потертое кожаное кресло, он в более точных выражениях изложил историю, рассказанную в гольф-клубе. Доктор Маккензи слушал без комментариев.

«С таким я столкнулся первый раз,» закончил он.

Помолчав, доктор Маккензи сказал: «Сильно потрепало вас на войне, г-н Верней?»

«Да, колено. Все еще беспокоит.»

«И в госпитале натерпелись?»

«Три месяца. Гадкое местечко под Римом.»

«Таким поражениям всегда сопутствует нервный шок. Это часто сохраняется, когда рана заживет.»

«Да, но я не совсем понимаю…»

«Мой дорогой г-н Верней, ваша жена попросила меня не говорить ничего об этом, но я думаю, что должен сообщить, что она уже приходила проконсультироваться со мной по этому поводу.»

«По поводу ее лунатизма? Но она не может…» Тут Джон остановился.

«Мой дорогой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете. За последнее время вы дважды вставали из постели, и она отводила вас назад. Она знает все об этом.»

Джон не находил, что сказать.

«Уже не впервые,» продолжил доктор Маккензи, «я консультирую пациентов, которые описывали свои симптомы, и говорили, что пришли по поводу родственников или друзей. Обычно это – девушки, считающие, что это наследственное. Вероятно, главная особенность вашего случая в том, что вы хотите приписать кому-то свое несчастье. Я сказал вашей жене о враче в Лондоне, который, я думаю, сможет помочь вам. А пока я могу посоветовать побольше гулять и поменьше есть на ночь…»

Встревоженный Джон Верней хромал назад к «Форту доброй надежды.» Безопасность под угрозой, операцию надлежит отменить, инициатива потеряна… приходили на ум фразы тактических учений, но он был все еще ошеломлен этим неожиданным поворотом. Безбрежный и голый ужас охватывал и подавлял его.

Когда он вернулся, Элизабет, накрывала ужин. Он стоял на балконе и дрожащим от напряжения взором смотрел на зияющий пролом. Вечер был мертвенно тих. Внизу прилив бесшумно вздымался, отступал, и снова наползал на камни. Он стоял, пристально глядя вниз, затем вернулся в комнату.

В бутылке виски оставался добрый глоток. Он налил и выпил. Элизабет принесла ужин, и они сели за стол. Постепенно его сознание успокоилось. Обычно они ели в тишине. Наконец он сказал: «Элизабет, почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?»

Она спокойно поставила тарелку, и посмотрела на него с любопытством.

«Почему?» мягко сказала она, «конечно потому что я беспокоилась. Я думаю, что ты не знал о этом.»

«А я ходил? »

«О да, несколько раз – в Лондоне и здесь. Я сначала не придала этому значения, но позапрошлой ночью я нашла тебя на балконе, совсем близко от того ужасного проема в ограждении. Я сильно испугалась. Но теперь все будет в порядке. Доктор Маккензи назвал мне имя…»

«Возможно,» подумал Джон Верней, «очень похоже.»

Он прожил десять суток, думая об этом проеме, море и скалах под ним, погнутых прутьях и острый камнях. Он внезапно почувствовал себя побежденным, больным и глупым, как это было, когда он лежал на итальянском холме с разбитым коленом. Тогда, как и теперь, он почувствовал усталость даже большую, чем боль.

«Кофе, дорогой.»

Внезапно он взвился. «Нет», он почти кричал. «Нет, нет, нет.»

«Дорогой, в чем дело? Не волнуйся. Тебе нездоровится? Ложись на диван около окна.»

Он так и сделал. Он чувствовал такую усталость, что едва мог подняться со стула.

«Ты думаешь, кофе не даст заснуть, милый? Ты вот-вот упадешь. Давай, ложись.»

Он лег, подобно приливу, медленно вздымающемуся среди камней, сон пришел и разлился в его сознании. Он уронил голову и внезапно проснулся.

«Открыть окно, милый, проветрить? »

«Элизабет», сказал он, «Я чувствую, как будто меня напоили снотворным.» Как камни под окном – то залитые, то снова голые среди опадающей воды; то снова закрытые еще глубже; то едва различимые, просто пятна на нежных вихрях пены – его мозг мягко тонул. Он вскинулся, как дети от страшного сна, все еще испуганный в полусне. «Меня не усыпить,» сказал он громко. «Я не прикоснулся к кофе.»

«Снотворное в кофе?» мягко сказала Элизабет, так нянька успокаивает капризного ребенка. «Снотворное в кофе? Какой абсурд. Такое бывает только в кино, дорогой.»

Он не слышал ее. Он крепко спал, тяжело храпя под открытым окном.