Андре Моруа - Фиалки по средам [сборник рассказов]

Лампы, освещавшие большую столовую, были затенены — в этом году в Лондоне была мода обедать в полумраке. Эрве Марсена, отыскав своё место за столом, увидел, что его посадили рядом с очень старой дамой в жемчугах — леди Хемптон. Эрве ничего не имел против такого соседства. Дамы преклонных лет обычно бывают снисходительны и нередко рассказывают забавные истории. А леди Хемптон, судя по насмешливому выражению её глаз, была наделена к тому же живым чувством юмора.

— На каком языке вы предпочитаете говорить, господин Марсена? На французском или на английском?

— Если не возражаете, леди Хемптон, я предпочитаю французский.

— Однако пишете вы на английские темы. Я читала вашу «Жизнь Джозефа Чемберлена». Она меня позабавила, я ведь знала всех этих людей. А над чем вы работаете сейчас?

Молодой француз вздохнул.

— Моя мечта — написать книгу о Байроне, но о нём уже столько написано… Правда, найдены новые материалы — письма Мэри Шелли, бумаги графини Гвиччьоли. Но всё это уже опубликовано. А я хотел бы обнаружить какие-нибудь неизвестные документы, но ничего не могу найти.

Старуха улыбнулась.

— А что, если я открою вам одно совершенно неизвестное похождение Байрона…

Эрве Марсена весь невольно подобрался, словно охотник, внезапно заметивший в кустах оленя или кабана, словно биржевик, которому вдруг открыли, какие акции подскочат на бирже.

— Совершенно неизвестное похождение Байрона? Да разве это мыслимо, леди Хемптон, когда написаны груды исследований?

— Пожалуй, я преувеличила, назвав его совершенно неизвестным, потому что имя героини уже упоминалось биографами. Я имею в виду леди Спенсер-Свифт.

Эрве разочарованно скривил губы:

— Ах, вот кого… Да, да, я слышал… Но ведь об этой истории никто ничего не знает наверняка.

— Дорогой господин Марсена, разве о подобных вещах можно вообще что-нибудь знать наверняка?

— Конечно, леди Хемптон. В большинстве случаев мы располагаем письмами, документами. Правда, порой письма лгут, а свидетельства не вызывают доверия, но на то и существует критическое чутьё исследователя…

Обернувшись к своему собеседнику, леди Хемптон поглядела на него в старинный лорнет.

— А что вы скажете, если я предоставлю вам дневник леди Спенсер-Свифт (её звали Пандора), который она вела во время своей связи с Байроном? И письма, которые она от него получала?

Молодой француз вспыхнул от удовольствия.

— Я скажу, леди Хемптон, как говорят индусы, что вы — отец мой и мать моя. Благодаря вам я напишу книгу… Но у вас действительно есть эти документы?.. Простите мой вопрос… Всё это настолько невероятно…

— Нет, — ответила она. — У меня этих документов нет, но я знаю, где они находятся. Они принадлежат нынешней леди Спенсер-Свифт, Виктории, моей подруге по пансиону. Виктория до сих пор никому не показывала этих документов.

— Почему же она вдруг покажет их мне?

— Потому что я попрошу её об этом… Вы ещё плохо знаете нашу страну, господин Марсена. Здесь на каждом шагу вас подстерегают тайны и неожиданности. В подвалах и на чердаках наших загородных вилл хранятся истинные сокровища. Но владельцы ничуть ими не интересуются. Вот когда кто-нибудь разоряется и дом продают с молотка, архивы выходят на свет божий. Если бы не предприимчивый и упорный американец, обнаруживший пресловутые бумаги Босвелла, они так и остались бы навсегда в ящике от крокетных шаров, где их спрятали.

— Вы полагаете, что предприимчивый и упорный француз может добиться такого же успеха, хотя он и не располагает теми тысячами долларов, которыми американец оплатил бумаги Босвелла?

— Вик Спенсер-Свифт долларами не прельстишь. Она моя ровесница, ей за восемьдесят, и ей вполне хватает своих доходов. Вик покажет вам бумаги из расположения к вам, если вы сумеете его заслужить, а кроме того, в надежде, что вы нарисуете лестный портрет прабабки её мужа.

— Лорда Спенсер-Свифта нет в живых?

— Не лорда, а баронета… Сэр Александр Спенсер-Свифт был последним в роду носителем этого титула. Виктория всё ещё живёт в том самом доме, где гостил Байрон… Это прелестная усадьба елизаветинских времён в графстве Глостер. Хотите попытать счастья и поехать туда?

— С восторгом… если я получу приглашение.

— Это я беру на себя. Я сегодня же напишу Вик. Она наверняка вас пригласит… Не пугайтесь, если письмо будет составлено в резких выражениях. Виктория считает, что привилегия нашего преклонного возраста — говорить всё, что вздумается, напрямик. С какой стати церемониться? Чего ради?

Несколько дней спустя Эрве Марсена ехал на своей маленькой машине через живописные деревушки графства Глостер. Минувшее лето было по обыкновению дождливым, и это пошло на пользу деревьям и цветам. В окнах даже самых скромных коттеджей виднелись роскошные букеты. Дома, сложенные из местного золотистого камня, были точно такими, как во времена Шекспира. Эрве, весьма чувствительный к поэтическим красотам английского пейзажа, пришёл в восторг от парка Виндхерст, как называлось поместье леди Спенсер-Свифт. Он проехал по извилистым дорожкам мимо поросших густой травой, аккуратно подстриженных лужаек, исполинские дубы обступали их со всех сторон. Среди зарослей папоротника и хвоща поблёскивал пруд. Наконец Эрве увидел замок и с бьющимся сердцем затормозил у входа, увитого диким виноградом. Он позвонил. В ответ ни звука. Прождав минут пять, Эрве обнаружил, что дверь не заперта, и толкнул её. В тёмном холле, где на креслах лежали грудами шарфы и пальто, — ни души. Однако из соседней комнаты слышался монотонный голос, бубнивший, казалось, заученный текст. Француз подошёл к двери и увидел продолговатую залу, увешанную большими портретами. Группа туристов сгрудилась вокруг величественного butler'a [1] Дворецкий ( англ .). во фраке, тёмно-сером жилете и полосатых панталонах.

— Вот это, — говорил butler, указывая на портрет, — сэр Уильям Спенсер-Свифт (1775—1835). Он сражался при Ватерлоо и был личным другом Веллингтона. Портрет кисти сэра Томаса Лоуренса, так же как и портрет его супруги, леди Спенсер-Свифт.

Среди слушателей пробежал шёпот:

— Той самой…

Дворецкий с заговорщическим видом едва приметно кивнул головой, не теряя при этом достоинства и важности.

— Да, — добавил он, понизив голос до шёпота, — той самой, что была возлюбленной Байрона. Той, которой он посвятил знаменитый сонет «К Пандоре».

Двое туристов начали декламировать первую строфу. Дворецкий величественно кивнул головой.