Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Отец мой, — отвечал Сергий, — заклеймить безбожие не есть греховный поступок, если только то, чему меня всю жизнь учили, — истина; и разве на вас, главном пастыре почтенного братства, не лежит обязанность предавать гласности любое неправедное деяние? Мне отрадно узнать, что его преосвященство патриарх полностью оправдан и не принял участия в этом беззаконии; мне тягостно было бы изъять его из числа тех, кем я восхищаюсь. Однако я прошу прощения, но из опаски, что вы не коснетесь этого предмета, я прошу вас рассказать подробнее о ереси княжны Ирины.

Сергий стоял спиной к дверям кельи, а кроме того, рассказ игумена поглотил все его внимание — он не заметил, как внутрь бесшумно вошел третий: сделав шаг-другой, он остановился, однако мог все слышать.

— Уместная, более чем уместная просьба, — откликнулся игумен, не стесняясь присутствием нового человека. — Действительно, я почти забыл про княжну… Когда в Церкви, будто волк в овчарне, ярятся подобные противоречия, допустимо ли, чтобы кто-то выступал еще с одной новой доктриной, еще сильнее смущая паству? А именно так поступила и продолжает поступать княжна.

— Отец, смысл ваших слов для меня по-прежнему темен.

Игумен осекся, однако в конце концов продолжил:

— Если оставить в стороне ее религиозные воззрения и неординарные привычки, княжна Ирина — самое благородное создание во всей Византии. Случись у меня страшное бедствие, именно к ней я бы обратился, зная, что она способна к самопожертвованию и даже героизму. В ответ на мое отеческое к ней внимание она часто принимала меня у себя во дворце и высказывала свои мысли с отвагою и свободой, от чего у меня осталось впечатление, что от будущего она ждет чего-то страшного, что ввергнет ее в тягчайшие муки, и уже приуготовилась к этому.

— Да, верно, — подтвердил Сергий с убедительным жестом. — Некоторые люди всю свою жизнь проживают мучениками, смерти остается лишь принести им венец.

Тон его высказывания, да и сама его суть произвели на игумена сильное впечатление.

— Сын мой, — проговорил он, — ты прирожденный проповедник. Знать бы мне заранее твое будущее. Но я должен спешить, или…

— Позвольте, отец, помочь вам лечь снова.

С этими словами Сергий опустил хрупкое тело на подушки.

— Благодарствуй, сын мой, — прозвучало в ответ. — Я всегда знал, что душа у тебя добрая.

Передохнув, игумен заговорил снова:

— Что касается княжны, она очень увлечена Писанием; читая его — что в иных обстоятельствах было бы занятием сугубо добродетельным, — она не принимает ничего на веру, до всего доходит своим умом. У нас принято в случае сомнений — тебе и самому это ведомо — полагаться на толкования Отцов, она же считает, что Сын Божий сам знал, что он хочет сказать, а их добронамеренные толкования не осенены вдохновением Святого Духа.

На лице слушателя мелькнуло выражение удовольствия.

— И тем самым, — продолжал игумен, — она дошла до того, что создала себе собственный Символ веры, заменив им тот, который лежит в основании Церкви — я имею в виду Символ веры, дарованный нам Никейским собором.

— А существует ли эта подмена в письменном виде?

— Я читал ее лично.

— Значит, вы можете мне сказать, откуда она ее почерпнула.

— Из Евангелий, слово в слово… Послушай, я слишком слаб, чтобы вступать в споры, могу лишь подвести итоги.

— Снизойдите еще до одной моей просьбы, — торопливо проговорил Сергий, — даете ли вы мне благословение на то, чтобы прочитать написанное ею?

— Можешь обратиться к ней с этой просьбой, однако помни, сын мой… — это предупреждение игумен сопроводил суровым взглядом, — помни: стремление обратить в свою веру есть откровенный акт ереси, который Церковь не может одобрить… Я продолжу. Доктрина княжны направлена против никейцев; если ее принять, Церковь превратится в препятствие на пути к спасению. Это недопустимо… Продолжать не могу, эта ночь меня изнурила. Прошу, ступай и попроси принести вино и пищу. Завтра или позже, когда ты придешь снова — заклинаю, не отсутствуй долго, ибо любовь моя к тебе велика, — мы вернемся к этой беседе.

Сергий увидел капли испарины на бледном лице игумена, услышал, как пресекается его голос. Он наклонился, поднял с тяжко вздымавшейся груди исхудалую руку, поцеловал ее, потом стремительно обернулся, отправляясь за испрошенным подкреплением, и оказался лицом к лицу с молодым греком, которого спас от Нило во время стычки на крепостной стене.

— Я хотел бы сказать тебе пару слов, — тихо промолвил грек, когда Сергий направился к двери.

— Твой отец страждет, я должен спешить.

— Пойдем вместе.

Сергий подождал, пока молодой человек подошел к одру, снял шляпу и, преклонив колени, произнес:

— Благослови, отец.

Игумен возложил руку на голову просителя.

— Сын мой, я не видел тебя много дней, — проговорил он, — однако с надеждой, что ты внял моим словам и порвал связи, которые угрожают и спасению твоей души, и незапятнанности моего имени, а еще потому, что я люблю тебя — одному Богу ведомо, как сильно, — и в память о твоей матери, которая была совершенством при жизни и умерла с достоинством, молясь за тебя, прими мое благословение.

Слезы навернулись Сергию на глаза — он был уверен, что эти упреки произвели на сына должное впечатление; ему сделалось жалко того, и он даже пожалел, что стал свидетелем этого покаянного признания, а также горя, которое неизбежно придет следом. Предмет его сострадания отпустил руку отца, деловито ее поцеловал, поднялся и с безразличием произнес:

— Все эти ламентации пора прекратить. Ну почему, отец, ты не в состоянии понять, что мы живем в новой Византии? Что даже Ипподром уже не тот, что раньше, разве что цвет не переменился? Мало я тебе говорил про последнее открытие общественных наук, которое принято ныне всеми за пределами клерикального круга, да и в нем тоже многими: что грех обладает одним целительным свойством?

— Грех — целителен? — воскликнул отец.

— Да. И свойство это — удовольствие.

— О Господи! — вздохнул старик, с безнадежным видом отворачиваясь к стене. — Куда мы катимся?

Вряд ли он услышал прощальные слова блудного сына.

— Если у тебя есть желание говорить со мной, дождись здесь моего возвращения.

Эти слова Сергий произнес, когда они оба вышли из кельи. Шагая по темному коридору, послушник оглянулся и увидел грека у двери; вернувшись с завтраком для игумена в руках, он снова вошел к нему, миновав своего спутника на входе. Подойдя к ложу, Сергий встал на колени и предложил игумену подкрепиться, в этой позе и оставался, пока старец ел. Сергий видел, дряхлое сердце терзает двойная боль: за Церковь, преданную столь многими ее детьми, и за самого себя, покинутого сыном.