Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Нет.

Княжна с трудом подавила свои чувства.

— Потерпи еще немного, — попросила она. — Ты и помыслить не можешь, какого самообладания требует от меня такая самозащита. Смогу ли я вернуть себе доверие к собственному здравомыслию? Какие сомнения и страхи станут обуревать меня, когда в будущем мне придется по собственному разумению решать, как действовать в той или иной ситуации! А Господь, на которого я всегда полагалась, сейчас так далеко! Только Ему дано будет в предначертанный день объявить, было ли мое проживание здесь попыткой бежать от нечистых мыслей, от греха и искушения, от пятна на добром имени! Для пущей надежности я окружила себя добронравными женщинами и с самого начала допустила к себе публику, давая ей определенные привилегии и приглашая знакомиться с моей повседневной жизнью. И вот каков итог!.. Но я продолжу. Табличка на воротах — охранный знак…

— Так Магомет посещал тебя?

Ее лицо покрыла легкая бледность.

— А тебя это так удивляет?.. Вот как это произошло. Ты помнишь наше пребывание в Белом замке и, безусловно, не забыл рыцаря в латах, который встретил нас на причале, — галантного, любезного, изысканного, — мы еще приняли его за губернатора: именно он пригласил нас погостить у него, пока не утихнет буря. Вспоминаешь его?

— Да. Он произвел на меня сильное впечатление.

— Так вот, я сейчас поведаю о том, что доселе было тебе неведомо. Евнух, заботам которого меня тогда препоручили вместе с Лаэль, дочерью индийского князя, в качестве моей компаньонки, решил нас поразвлечь и с моего согласия привел арабского сказителя, пользующегося большой славой среди пустынных кочевников и иных жителей Востока. Евнух назвал имя этого человека, шейх Абу-Обейда. Шейх оказался достоин своей славы. Нам так понравилось его выступление, что я пригласила его сюда, и он согласился.

— Правильно ли я понял, что и Лаэль присутствовала при этом выступлении?

— Мы с ней не разлучались ни на минуту.

— Возблагодарим за это Господа, маменька.

— О да, Сергий, так что у меня на все есть свидетели. Возможно, тебе известно, что император почтил меня официальным визитом вместе со своей свитой.

— Это событие широко обсуждалось.

— Высокие гости сидели за столом, и тут появился Лизандр и доложил о прибытии Абу-Обейды, и с разрешения императора сказитель был допущен в залу и оставался там до конца трапезы. А теперь — самое удивительное: оказалось, что Абу-Обейда — это Магомет!

— Принц Магомет, сын ужасного Мурада? — вскричал Сергий. — Как же ты его опознала?

— По этой медной табличке. Возвращаясь к себе на судно, он остановился и прибил ее к столбу. Я пошла посмотреть и, не сумев разобрать надпись, послала в город за неким турком, который меня и просветил.

— Так выходит, гамари не зубоскалил?

— А что он сказал?

— Он подтвердил слова твоего турка.

Некоторое время княжна смотрела на чашу фонтана, возможно размышляя о лицедее и о том, как он себя описал, когда остался с ней один в портике. Потом она заговорила вновь:

— Еще одно слово — и я покончу с табличкой… Я, дорогой друг, не слепая и не могу не видеть, в каком состоянии находится империя моих родичей. Ее граница все теснее смыкается у стен Константинополя. Скоро не останется ничего, кроме того немногого, что защищают ворота столицы. Миром мы наслаждаемся лишь по той благой причине, что некий неверный слишком стар для воинских подвигов, а когда мир будет нарушен, тогда, о Сергий, этот охранный знак может защитить не только меня, но и других, очень многих — крестьян, рыбаков и горожан, на которых обрушится буря. Будь у тебя, Сергий, такое предчувствие, как бы ты распорядился этой табличкой?

— Как бы я распорядился? О маменька, я бы тоже спросил совета у своих страхов.

— Так, значит, ты согласен, что снимать ее не следует? Благодарю тебя… Что еще остается объяснить? Ах да, мою ересь. В этом суди сам. Подожди немного.

Она поднялась и, шагнув в дверной проем, скрытый тяжелой тканью, оставила его ненадолго в обществе одного лишь фонтана. Вскоре она вернулась и вложила ему в руку бумажный свиток.

— Вот, — сказала она, — мой Символ веры, который твой игумен почитает страшным грехом. Возможно, это и ересь, однако, полагаясь на милость Бога, Христа и Богоматери, я готова за него умереть. Возьми его, милый Сергий. Он не покажется тебе сложным, там всего девять слов; возьми и этот футляр.

Вскоре она вернулась и вложила ему в руку бумажный свиток.

Он вложил свиток в белый шелковый футляр, который она ему протянула, не удержавшись от мысленного сравнения его с древними Никейскими правилами.

— Всего девять слов, о маменька!

— Девять, — подтвердила она.

— Каждое, видимо, из золота.

— Пусть говорят сами за себя.

— Вернуть тебе этот свиток?

— Нет, это копия… Однако тебе пора. По счастью, вечер погожий, звездный, и, если ты утомился, движение лодки подарит отдохновение. А потом, в свободную минуту, выскажешься про мой Символ веры.

Они распрощались.

На следующее утро Сергий проснулся около восьми утра. Накануне, разоблачившись, он упал на свою кровать и уснул сладким сном здорового юноши; теперь, оглядевшись, он вспомнил вчерашний день, просторный сад, дворец в саду, княжну Ирину, разговор в ярко освещенном внутреннем дворе. И Символ веры из девяти слов! Он протянул руку, нашел его на месте. После этого мысли его полетели к Лаэль. Она полностью оправдала себя в его глазах. А Демид — лжец, Демид — тщеславный лицемер! Он собирался на празднество, но не решился туда явиться. Есть предел его дерзости, и, испытав благодарность по поводу этого открытия, Сергий свесил руку со своего узкого ложа и ощупал табурет, единственный предмет мебели в келье. Потом поднял голову и оглядел табурет, гадая, как тот оказался совсем рядом с постелью. Что же он там увидел? Веер? У него в келье? Кто-то явно его принес. Сергий опасливо осмотрел находку. Чей он? Кому может принадлежать? Как! Ах нет — но это действительно тот самый веер, который Лаэль на его глазах бросила с портика гамари. А сам гамари?

Тут внимание послушника привлек листок бумаги на сиденье табурета. Он схватил его, развернул и прочел; пока он читал, брови его сходились все теснее, глаза раскрывались все шире.

ТЕРПЕНИЕ — ОТВАГА — ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ!

Теперь смысл этого девиза, видимо, внятен тебе более, чем был вчера.

Двери Академии по-прежнему для тебя открыты.

Возможно, тебе пригодится веер индийской княжны; я же и без того ношу ее в сердце.

Будь благоразумен.

Сергий дважды перечитал послание, второй раз очень медленно, а потом листок с шелестом упал на пол, инок же сложил ладони и обратил взор к небесам. Голос он не смог возвысить выше шепота.