Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Недостаток уверенности, однако, не помешал лавочнику отправиться после ужина в дом таинственного незнакомца. Наступила ночь, и на улице промозглая тьма и порывы сырого зимнего ветра, дующего с Черного моря, пронизывали насквозь. Раньше жаровня с ее грудой жарких углей изумила его; сейчас весь дом был залит светом! Он поспешил наверх. В гостиной горели лампы, иллюминация была ослепительной. Сиама встретил его — спокойный и улыбающийся, как всегда.

— Как, он уже здесь? — сказал Уэль, глядя то на одну, то на другую дверь.

Слуга покачал головой и сделал отрицательный знак рукой, словно говоря: «Еще нет — потерпи, бери пример с меня».

Изнывая от любопытства, Уэль сел. Немного погодя он попытался получить от Сиамы объяснение его поразительной убежденности, но ограниченная и неопределенная «речь» немого слуги не принесла удовлетворения.

Около десяти часов Сиама спустился вниз и вскоре вернулся с едой и питьем на большом подносе.

— О боже! — подумал Уэль. — Он даже приготовил поесть. Что за слуга! Что за хозяин!

Он отдал должное приготовленной еде, которая состояла из пшеничных лепешек, холодной курицы, фруктового варенья и вина в глиняной бутыли. Все это Сиама расставил на круглом низком столике перед диваном. Белая салфетка и чаша для ополаскивания пальцев завершали сервировку, как полагал Уэль. Не тут-то было. Сиама вновь спустился вниз и вернулся с металлическим сосудом и небольшой деревянной коробочкой. Сосуд он поместил на углях в жаровне, и вскоре над ним поднялась тонкая струйка пара; бережно обходясь с коробочкой, как если бы в ней содержалась несказанная драгоценность, он поставил ее закрытой рядом с салфеткой и чашей. Затем, с выражением удовлетворения на лице, он тоже сел и отдался ожиданию. Единственным звуком в комнате был свист пара, вырывающегося из сосуда.

Уверенность слуги оказалась заразительной. Уэль начинал верить, что хозяин действительно появится. Он поздравлял себя с тем, что предусмотрительно оставил человека в порту, чтобы сопроводить путешественника должным образом, и тут услышал внизу шаги. Он прислушался в возбуждении. Там явно двигались несколько человек. Пол вздрагивал от шагов. Уэль с Сиамой встали. Лицо последнего вспыхнуло от удовольствия; бросив на лавочника торжествующий взгляд, словно спрашивая: «Ну не говорил ли я тебе?» — он поспешил вперед и оказался на верхней площадке лестницы как раз в тот момент, когда незнакомец поднялся. Мгновенно Сиама опустился на колени, целуя протянутую ему руку. Уэль не нуждался в подсказке — прибыл хозяин!

Приятно было смотреть на взаимное расположение, выказанное этими двумя людьми. Но лавочник оказался плохим зрителем, настолько его поразила наружность хозяина. Он воображал его, в соответствии с распространенными представлениями о князьях и воинах, высоким, величественным, внушающим трепет. Вместо этого он увидел человека несколько приземистого, сутуловатого, худого (по крайней мере, так тогда ему показалось), как будто потерявшегося под просторным темно-коричневым бурнусом, какой носят арабы. Голову незнакомца покрывал красноватый шерстяной платок, скрепленный алым шнуром. Край платка свисал на лоб, прикрывая лицо и оставляя на виду только пышную седую бороду.

В завершение приветствия на лестничной площадке хозяин ласково помог Сиаме подняться на ноги. Затем он подвергнул комнату быстрому осмотру и в доказательство своего удовлетворения похлопал счастливого слугу по плечу. Потянувшись к источнику огня и тепла, он приблизился к жаровне и, протягивая над ней руки, посмотрел на Уэля. Не выказав удивления, он направился прямо к нему.

— Сын Яхдая! — сказал он, протягивая руку.

Голос выражал безмерную доброту. Это свидетельство мирного настроя и благожелательности подкреплялось выражением больших глаз, глубокая чернота которых смягчалась теплым блеском удовольствия. На мгновение Уэль был покорен им. Однако тут же вспомнил он о странности нового знакомца, о том, что смерть не властна над ним, и уже не мог избавиться от мыслей об этом, как бы того ни желал. Он также почувствовал, что эти глаза обладают силой внушения. Без отчетливой мысли и, конечно, без всякого угодливого намерения, он, повинуясь мгновенному порыву, прикоснулся губами к протянутой ему руке. Выпрямляясь, он услышал слова хозяина:

— Я вижу, что оказался прав в своем суждении. Семья моих старинных друзей шла путями праведности по заповедям Господа нашего, пока не превратилась в нечто особенное. Я вижу также, что мое доверие оправдалось. О сын Яхдая, ты воистину помог моему слуге, как я о том просил; я, несомненно, обязан твоей доброте за этот дом, исполненный покоя, что так радостно после долгого пребывания среди чужих. Считаю себя твоим должником.

Так он высказался, чтобы облегчить смущение Уэля.

— Не надо благодарить меня, — отвечал тот. — Дело было несложное и для Сиамы вполне посильное. Этот добрый человек смог бы осуществить его и без моей помощи.

Хозяин, человек с богатым жизненным опытом, отметил почтительную манеру ответа и, со своей стороны, был приятно обнадежен этим.

— Очень хорошо. Не будет никакого вреда, если я воздержусь от ответа, — сказал он. — Добрый человек, как ты его называешь, готовит напиток своей родины, который он приберег для меня и который ты должен с нами разделить, поскольку этот напиток неизвестен на Западе.

— Позволь мне первым делом приветствовать тебя здесь, — ответил Уэль.

— О, я прочел приветствие по твоему лицу. Но давай подвинемся ближе к огню. Ночь холодна. Будь я владельцем сада под любым холмом вдоль Босфора, право, я опасался бы за свои розы.

Так быстро и с такой легкостью мудрый мистик вполне успокоил лавочника.

У жаровни они наблюдали Сиаму за церемонией, ставшей с тех пор повсеместно известной как «заваривание чая». Благоухание вскоре заполнило комнату, заглушив запах благовоний, и они пили, ели и держались дружески. Хозяин в общих чертах описал свои странствия. Уэль в ответ представил ему сведения о городе. Уходил лавочник с легким сердцем и упругой походкой; седая борода и патриархальные манеры этого человека развеяли его опасения, и будущее представлялось ему безоблачным.

Вскоре хозяин выразил желание прилечь отдохнуть, и его слуги подошли, чтобы, как у них было заведено, пожелать ему спокойной ночи. Двое из них были светлокожие. При виде Сиамы они бросились обнимать его, как подобало товарищам по долгой совместной службе. Третий остался у двери. Сиама поглядел на него, потом на хозяина — человек был ему незнаком. Тогда еврей, быстро сообразив, что делать, подошел, взял его за руку и подвел к остальным. Обращаясь к Сиаме, он торжественно провозгласил: